Дорогие друзья!

Представляемый Вашему вниманию сборник содержит работы студентов старших курсов, магистрантов, аспирантов и кандидатов наук – членов Самарской городской общественной организации «Союз молодых учёных». Статьи основаны, в большинстве своём, на результатах научно-исследовательской работы авторов, проведённой в течение 2006 года. Это вполне достойные результаты: за ними стоит упорный и кропотливый труд, в каких-то случаях они знаменуют собой значительные достижения. Немало сделано!

Но успехи 2006 года – не только успехи личные, но и большие достижения нашего Союза. Летом 2006 года в составе «Союза молодых учёных» появилась Гуманитарная секция, объединяющая в своих рядах молодых учёных Самары – представителей Самарского государственного университета, Самарского государственного педагогического университета, Самарского государственного экономического университета, Самарской государственной академии культуры и искусств, Международного института рынка и Московского городского педагогического университета, проводящих и организующих научно-исследовательскую деятельность в самом широком спектре областей знания: истории, философии, филологии, экономики, психологии, педагогики, социологии, политологии, юриспруденции. В нашу секцию вошли представители научных учреждений и две общественные организации молодых учёных: Самарское отделение общества «Российская ассоциация студентов психологов» и «Городское студенческое историко-философское научное общество». За полгода существования Гуманитарной секции «Союза молодых учёных» мы приняли участие в организации международного конкурса научно-исследовательских работ и межрегионального интеллектуального марафона, разработали проект и приступили к проведению открытого регионального форума «Гражданское общество в борьбе с коррупцией: история и современность», получили финансирование этого и ряда других проектов. Создан и функционирует сайт секции (www.ysa–human.narod.ru). Заключены договора и налажено тесное творческое сотрудничество с Самарским государственным педагогическим университетом, Поволжским филиалом Института российской истории Российской академии наук, МОУ гимназия №1 г. Самары, Историко-эко-культурной ассоциацией «Поволжье» и другими организациями и учреждениями.

От имени руководства Самарской городской общественной организации «Союз молодых учёных» с радостью поздравляю всех сотрудников и партнёров, участников наших проектов и читателей наших изданий с этими достижениями и успехами – общими для нас всех! Мы приглашаем к дальнейшему сотрудничеству всех, кому небезразлична судьба отечественной науки, интеллектуального потенциала страны. Надеемся, что нынешние успехи откроют дорогу к новым большим свершениям.

В добрый путь! Per aspera ad astra!

Председатель Гуманитарной секции Самарской городской общественной организации «Союз молодых учёных»

Станислав Репинецкий

Содержание

предисловие	7
РАЗДЕЛ I. Отечественная история и историография	8
Голубинов Я.А. ПРОДОВОЛЬСТВЕННЫЙ ВОПРОС В РОССИИ В 1914-1917 гг.: ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИОГРАФИИ	8
Репинецкий С.А. Статьи Н.А. Мельгунова в контексте либеральных публикаций сборников «Голоса из России»	15
Шерстнев С.С. ЧТО ЕСТЬ МОРАЛЬНЫЙ ДУХ АРМИИ? (ДИСКУССИОННЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ)	23
Раздел II. Краеведение	29
Буранок А.о. О беспорядках, производившихся нижними чинами на Самаро-Златоустовской железной дороге в 1904–1905 гг.	29
Гомонова С.А. САМАРСКАЯ ГОРОДСКАЯ ПОЛИЦИЯ В 1900-1914 гг.		37
РАЗДЕЛ III. Всеобщая история	41
Ковдеева О.О. АНТИЧНОСТЬ В ПОЛИТИЧЕСКОЙ И ЭТИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ ФРАНЦУЗСКИХ ПРОСВЕТИТЕЛЕЙ	41
Кузьмина Ю.Н. ВОСТОЧНЫЕ КОРНИ КУЛЬТА АРТЕМИДЫ В ЭФЕСЕ		44
Сквозников А. Н. МАКЕДОНСКИЙ ВОПРОС ВО ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКЕ РОССИИ В 1903 – 1908 гг.	48
РАЗДЕЛ IV. ФИЛОСОФИЯ и социология	56
Дёмин И. В. ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНО-ОНТОЛОГИЧЕСКАЯ ТРАКТОВКА НАУКИ В ЕЁ СВЯЗИ С ВОЗМОЖНОСТЬЮ НАУЧНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ ИСТОРИИ НАУКИ	56
Попова М.А., Попов П.А.СТАНОВЛЕНИЕ КЛИНИЧеСКОГО МЫШЛЕНИЯ: ФИЛОСОФСКИЙ АСПЕКТ	62
Хоровинников А. А. ЭКСТРЕМИЗМ И ЭКСТРЕМАЛЬНЫЕ ЯВЛЕНИЯ КАК ФАКТОРЫ ТРАВМАТОГЕННЫХ ИЗМЕНЕНИЙ СОЦИАЛЬНОЙ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ	72
Шкваровская Е. В. МЕХАНИЗМЫ ФОРМИРОВАНИЯ ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ	80
Раздел V. Филология	86
Вашурина Е.А. ПОЛИТИЧЕСКАЯ КОРРЕКТНОСТЬ КАК ПЕРЕВОДЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА	86
Косицин А. А. ФИЗИОЛОГИЯ УКРАИНСКОГО ПРОСТРАНСТВА В «ПЕТЕРБУРГСКОМ ТЕКСТЕ» ЕВГЕНИЯ ГРЕБЁНКИ	92
РАЗДЕЛ VI. Методические разработки	98
Репинецкий С.А. Методические приёмы организации научно-исследовательской работы школьников среднего звена (педагогический опыт)	98
Шарова И.Н., Клашкин В.А.Формирование у молодых ученых готовности к управлению карьерой. Проект учебного курса «Управление карьерой»	104
Раздел VII. Технические науки	111
Давиденко А.Ю. Применение методов механики разрушения для исследования эффекта Ребиндера	111
Теплых С.Ю., Горшкалев П.А. ВЛИЯНИЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОГО ТРАНСПОРТА НА ОКРУЖАЮЩУЮ СРЕДУ	114
Теплых С.Ю., Горшкалев П. А. Природоохранные органы железнодорожного комплекса России. Контроль качества окружающей среды применительно к железной дороге	119
Сведения об авторах	126

Предисловие

Уважаемые коллеги!

Настоящий сборник подготовлен Самарской городской общественной организацией «Союз молодых учёных». Его авторами являются члены Союза – студенты, магистранты и аспиранты вузов города Самары (Самарского государственного университета, Самарского государственного педагогического университета, Самарского государственного экономического университета, Самарского государственного архитектурно-строительного университета) и Московского городского педагогического университета. В сборнике представлены работы по отечественной и всеобщей истории, краеведению, философии, социологии, филологии, техническим наукам и методические разработки.

При конкурсном отборе приоритетное право на публикацию отдавалось молодым учёным, либо зарекомендовавшим себя активной деятельностью в проектах «Союза молодых учёных», либо только начинающим свой научный путь и нуждающимся в «пробе пера». Естественно, к статьям предъявлялись традиционные требования новизны и научно-исследовательского характера. Не соответствующие таким критериям работы в сборник не принимались.

Настоящее издание осуществлено на средства, предоставленные в виде субсидии Министерством культуры и молодёжной политики Самарской области. Коллегия редакторов благодарит за организационную поддержку сотрудников Поволжского филиала Института российской истории Российской академии наук. Мы искренне надеемся, что плодотворное научное сотрудничество с этими организациями и авторами статей продолжится и расширится. С радостью приглашаем к участию в наших проектах и изданиях молодых учёных Самары и других городов и всех, заинтересованных в развитии отечественной науки.

Пишите нам: ysa–human@yandex.ru

С глубоким уважением – редакционная коллегия

РАЗДЕЛ I. ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ

ПРОДОВОЛЬСТВЕННЫЙ ВОПРОС В РОССИИ В 1914-1917 ГГ.: ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИОГРАФИИ

Начало ХХ века для России стало временем различных по произведенному ими эффекту событий. Революция 1905-1907 гг. существенно изменила политическую систему государства, заложив основы конституционного устройства, о котором столь долго мечтали российские либералы. Экономика развивалась весьма быстрыми темпами, что было обусловлено реформами, предпринятыми С.Ю. Витте и П.А. Столыпиным.[1] Однако столь многообещающее движение России на пути к дальнейшему совершенствованию конституционной монархии и рыночной экономике прервала война.

Первая мировая война явилась испытанием для всей страны, неким моментом истины, оказавшимся проверкой на «прочность» не только политической системы, социально-экономического уклада, но и всего общества в целом. Именно удары, нанесенные войной по политической и социально-экономической системе государства, во многом предопределили ту смуту, что наступила в 1917 году. И хотя военные действия велись на западных и южных рубежах России, в тылу все это время шла напряженная работа по обеспечению армии вооружением, обмундированием и продовольствием, что потребовало максимальной мобилизации экономики.

Вопросы экономики и экономической политики воюющих государств всегда оставались актуальными, и им посвящено немало работ. В них, в основном, затрагивались проблемы перехода промышленности на военные рельсы (переоборудование старых и открытие новых предприятий), работа транспортной системы и разлад ее функций, финансов и деятельности банков, топливный кризис.[2]

Однако внимание исследователей привлек и так называемый продовольственный вопрос, то есть, по существу, кризис снабжения продуктами питания армии и большей части населения городов и сельской местности. Продовольственный вопрос был тесно увязан с проблемами функционирования транспорта и перестройкой аппарата управления экономикой империи (создание особых совещаний, возникновение общественных организаций земского и городского союзов), а также состоянием и развитием сельского хозяйства России в годы Первой мировой войны. Можно выделить несколько этапов изучения этого сложного комплекса проблем.

Все труды, выходившие в годы самой войны, были, по сути, либо экономико-публицистическими и описывали изменения, происходившие в народном хозяйстве под влиянием современных событий, либо экономико-статистическими и делали то же самое, только сухим языком цифр. Можно отметить, что интерес к проблеме становления и развития военной экономики неуклонно повышался.[3] В работах С.Н. Прокоповича, Н.М. Ясного, А.В. Чаянова, вышедших в 1917 г. в период Февральской революции, давалась информация об истории создания и функционирования различных (общегосударственных, земских, муниципальных, кооперативных) продовольственных органов за истекшее время войны, анализировались их достижения и велась разработка планов снабжения в условиях продолжающийся войны и революции.[4] Развернулась бурная дискуссия о хлебной монополии правительства (работы В.В. Каррика, К.А. Пажитнова, Н.М. Ясного). [5] Вообще в 1917 г. пути решения продовольственной проблемы стали предметом острой политической борьбы.[6]

После событий октября 1918 г. новой советской власти пришлось решать проблемы дела снабжения. Н.А. Орлов, подошедший к ним в своем труде с «классовых позиций»[7] утверждал в 1919 году, что политика царского и Временного правительств в продовольственной сфере во время войны, «начатой самодержавием из чувства самосохранения перед революцией», отличалась путаницей и неразберихой.[8] Несмотря на некоторую однобокость оценки продовольственной политики, труд Н.А. Орлова явился первым крупным исследованием этого вопроса.

В 1922 г. вышла монография видного русского экономиста Н.Д. Кондратьева, научное значение которой не утрачено и по сей день.[9] Исследование Н.Д. Кондратьева явилось в какой-то мере своеобразным синтетическим сочинением, сочетавшим в себе признаки историко-экономического и экономико-теоретического. Исследователь, не понаслышке знавший все перипетии дела, на большом количестве источников сумел проследить изменение с ходом войны как экономической составляющей рынка хлебов (изменение посевных площадей, товарности хлеба, цен, роста спроса и предложения), так и нормативной его составляющей, то есть регулирования рынка государством с помощью прямых и косвенных мер. Проведенный анализ позволил Н.Д. Кондратьеву сделать вывод о неизбежной деградации свободного рынка в условиях войны и усилении роли правительственных органов в деле снабжения.

В дальнейшем в советской историографии 20-30 гг. проблема продовольственного вопроса разрабатывалась применительно к проблемам крестьянского движения в годы войны и революции,[10] а также в общих работах по истории экономической политики царского и Временного правительств,[11] об особенностях военной экономики и связанных с нею проблемах регулирования народного хозяйства[12]. Однако внимание историков иногда привлекал и сам продовольственный вопрос в годы войны и революционных преобразований в рамках изучения классовой борьбы пролетариата[13].

В те четыре десятилетия после Великой Отечественной войны изучение продовольственного кризиса в России, его истоков, особенностей, путей и концепций его решения, выработанных как государством, так и общественными организациями, получило свое продолжение. Свой вклад внес ряд талантливых исследователей истории русской промышленности, сельского хозяйства, общественных и политических отношений. Советские историки неоднократно обращались к этой теме в обобщающих трудах по экономическому положению России в годы Первой мировой войны(фундаментальная монография А.Л. Сидорова, явившаяся итогом многолетнего изучения проблем продовольственного, транспортного, топливного кризисов во время войны, работа Г.Н. Шигалина, П.В. Волобуева) .[14]

Особое место занимает монография Т.М. Китаниной, рассматривающая исключительно продовольственный вопрос в годы Первой мировой войны[15]. На большом фактическом материале автор раскрыла многие аспекты продовольственной политики царского и Временного правительств. Конкретное рассмотрение проблем рыночной конъюнктуры и перевозок продовольственных грузов сочетается с анализом условий создания государственного закупочного аппарата; исследование законодательной деятельности правительства в области фискальной и тарифной политики- с показом реорганизации таможенных мер под влиянием запрещения хлебного экспорта. Деятельность регулирующих институтов убедительно представлена как проявление тенденций государственно-монополистического обобществления производства. Монография Т.М. Китаниной является единственным крупным обобщающим трудом по этому вопросу по сей день.

Нельзя не отметить работы В.Я. Лаверычева, который еще в 1956 г. положил начало глубокому изучению проблем продовольственной политики до и после Февраля 1917 г.[16]. Его последующие исследования данного вопроса в контексте проблемы становления в России государственно-монополистического капитализма во время Первой мировой войны дали достаточно интересные результаты.[17] Эта тема вообще привлекла с конца 60 гг. внимание советских ученых и получила широкое развитие в трудах многих исследователей истории русской промышленности и финансового капитала.[18] В.Я. Лаверычев убедительно показал, что продовольственная политика царского и Временного правительств была подобна политике в промышленном производстве и выражалась в стремлении государства взять под полный контроль если не изготовление, то, по крайней мере, снабжение и распределение готовых продуктов. Однако именно в деле продовольствия государство было вынуждено все же в большей мере опереться не только на монополистические объединения, но и на общественные организации в виде земств и городских управлений.[19] Как уже было сказано выше, Т.М. Китанина в значительной мере подтвердила эти выводы В.Я. Лаверычева.

Продовольственный вопрос оказался тесно связан с изучением изменений в сельском хозяйстве во время войны и получил детальное освещение в трудах А.П. Погребинского, А.М. Анфимова, Н.В. Симонова.[20] Фундаментальная монография А.М. Анфимова, увидевшая свет в 1962 г., дала не только наиболее полную картину состояния и динамики сельскохозяйственного производства России в военные годы (анализ изменения посевных площадей, урожайности, структуры сельскохозяйственных культур, животноводства и т.д.), но и содержала также характеристику социальных сдвигов в российской деревне.[21]

Продовольственный вопрос как один из факторов, оказывавших решающее влияние на настроение народных масс во время войны и революции, оказался в сфере изучения истории политической жизни России того периода, в основе которой лежало соперничество правительства, буржуазии, общественных организаций в лице земского и городского союзов, а также различных политических партий.[22] Причем, после событий Февраля 1917 г. к ним прибавились и совершенно новые институты власти – Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, члены которых также приняли деятельное участие в разрешении продовольственного кризиса. Эти вопросы нашли свое отражение в работах А.П. Погребинского, В.С. Дякина, В.А. Вахромеева.[23]

Не обошли вниманием эту тему и историки «Великого Октября», главным образом в связи с ситуацией в Петрограде накануне Февраля и Октября 1917 г.[24] И.И. Минц считал продовольственный кризис одной из важнейших причин Февральской революции[25]. Исследователи политики Советского государства в продовольственной сфере в годы Гражданской войны и военного коммунизма также обращали свое внимание на время Первой мировой войны.[26] Однако чаще всего их оценка инициатив царского и Временного правительств была резко негативной и лишь мероприятия советской власти сумели, по их мнению, спасти многие тысячи людей в городах от голодной смерти. Кроме того, они видели в продовольственном кризисе непосредственную причину Февральской, а затем и Октябрьской революций.

В советской историографии возобладало мнение о наличии достаточного количества хлеба в России в период Первой мировой войны, чтобы предотвратить массовый голод. Возникновение и углубление продовольственного кризиса явилось, по мнению исследователей, прежде всего результатом неумелой политики царского и особенно Временного правительства. Их неспособность сконцентрировать усилия на решении этого вопроса и подверженность влиянию со стороны крупного капитала и различного рода спекулянтов явились решающими факторами, спровоцировавшими кризис и ставшими условиями его дальнейшего развития.

Если говорить об изучении продовольственного вопроса в отдельных регионах страны, то ситуация несколько другая. Например, в советской историографии не было создано какой-либо работы, полностью посвященной этому вопросу относительно Самарской губернии. В центре внимания историков оказывалась обычно лишь область сельского хозяйства. В этой связи совершенно необходимо упомянуть монографию П.С. Кабытова, дающую детальную картину изменений в деревне Поволжья в 1900-1917 гг.[27] К сожалению, П.С. Кабытов особо не выделил изменения, произошедшие в деревне в период войны, но говорил о ее влиянии на сельское хозяйство и ухудшении социально-экономического положения крестьянства.[28] В работе Н.Л. Клейн исследовалось экономическое развитие Поволжья в предвоенный период и делался важный вывод о ярко выраженном аграрном характере хозяйства региона.[29]

В работах С.Г. Басина и К.Я. Наякшина особый упор делался на репрессивные меры царских властей против местных большевиков и давалось детальное описание работы их региональных организаций, подпольных собраний, и совсем мало говорилось о жизни самарцев- подчеркивали и выделялись лишь негативные явления.[30] В советской историографии, в основном, разрабатывались проблемы, связанные с общественно-политическими движениями в годы войны и трех русских революций либо с экономическим, а в особенности, с промышленным развитием Поволжья и Самарской губернии. Особенно часто рассматривались: численность, размещение, концентрация, уровень политической и революционной активности, условия жизни фабрично-заводских рабочих региона, в частности и в период Первой мировой войны.[31] По традиции особое внимание уделялось и уделяется событиям Октября 1917 г. и Гражданской войны.

Периоду Первой мировой войны и отчасти продовольственному вопросу уделяется внимание в коллективном труде «Самарская летопись», в котором приводится его социально-экономическая характеристика.[32] Она несколько отличается от той, которая дается в советской историографии.

В современной российской историографии не создано обобщающих трудов по этой теме. Продовольственный вопрос и попытки его решения различными организациями, главным образом внимание тут уделяется земству, исследуются лишь применительно к какой-либо отдельной местности (различные территории от Новгородской до Уфимской губерний).[33] Либо в работах, посвященных смежным вопросам, например использованию труда военнопленных (около 2 млн человек) в годы войны или проблеме беженцев и «выселенцев» из прифронтовой полосы (примерно 5 млн) и их размещению в восточных губерниях (в том числе и Самарской). Последней проблеме уделялось сравнительно мало внимания в советской историографии[34]. Возник интерес к такому явлению как «самоснабжение» населения (или другими словами «мешочничество») в годы Первой мировой и Гражданской войн. В своей монографии Ю.А. Давыдов описал место и роль этого явления в экономической и социальной жизни страны, исследовал взаимоотношения государственных структур и чиновников с "самоснабженцами".[35]

Кроме того, в появившихся в 1990-ые гг. работах продовольственный вопрос исследовался с точки зрения преемственности политики царского, Временного и советского правительств в деле снабжения населения и армии. Так в работе А.В. Островского был сделан вывод о том, что "большевики лишь последовательно осуществили то, что уже намечалось или вызревало еще до 1917 г. и о чем уже довольно открыто писали и говорили в 1917 г."[36] То есть, в принципе, доводится до логического завершения концепция государственно-монополистического капитализма, разрабатывавшаяся советскими историками.

Можно сделать вывод, что на общероссийском и региональном уровнях наблюдаются одинаковые процессы в изучении интересующих вопросов и приоритет отдан в основном региональным исследованиям. Потому очень важными остаются те выводы, что сделаны советской историографией, они в основном и определяют позицию всех изучающих данный вопрос. По-видимому, на этапе изучения выше названной проблемы в 1990-е гг. и начале XXI века происходило и идет накопление данных, и в скором времени следует ожидать появления новых обобщающих работ по данной тематике.

Ó С.А. Репинецкий

Статьи Н.А. Мельгунова в контексте либеральных публикаций сборников «Голоса из России»

Сборники «Голоса из России», издававшиеся Вольной русской типографией А.И. Герцена и Н.П. Огарёва в 1856 – 1861 гг. в Лондоне, представляют особый научный интерес: многие исследователи указывали на программный характер ряда опубликованных в них статей.[37] Демократизация жизни страны в начале царствования Александра II совсем не означала «свободы слова». Открыто высказать все соображения, без опасений за своё будущее, либералы могли только в иностранных анонимных публикациях. Именно поэтому сборники «Голоса из России» можно считать одним из наиболее репрезентативных источников для изучения русского либерализма середины ХIХ века, что может быть обосновано рядом существенных положений:

1. Они содержат статьи представителей практически всех направлений русского либерального лагеря: носителей ярко выраженных западнических (Б.Н. Чичерин) и более славянофильских (И.И. Панаев) взглядов, представителей как умеренного (К.П. Победоносцев), так и радикального (Н.А. Серно-Соловьёвич) либерализма, помещиков и государственных служащих, учёных и журналистов.

2. Авторы статей не были подвержены влиянию российского правительства:

a) прямому – так как сборники издавались за границей и, следовательно, не подлежали никакой цензуре;

b) косвенному – так как статьи были анонимны и, следовательно, авторы не опасались угрозы гонений.

Мельгунов Николай Александрович родился в 1804 году на территории нынешнего Ливенского района Орловской области и скончался в 1867 г. в Москве. Русский писатель, принадлежавший к числу наиболее разносторонних деятелей российской культуры 1820-1860-x гг. Он приобрел известность как писатель и публицист, переводчик и один из первых в России библиографов, музыкальный критик и композитор. Учился Мельгунов в пансионе при Санкт-Петербургском педагогическом институте (1818 – 1820 гг.), затем за границей. Служил в Московском архиве Министерства иностранных дел. Н.А. Мельгунов напечатал множество романов, повестей, рассказов, критическо-историко-литературных и публицистических статей, отдельно издал: «Рассказы о былом и небывалом» (1834), «История одной книги» (1839), «Гулянье под Новинским» (1841), «И.В. Вернет» (1847), «Письмо из-за границы» (1860). Его дом являлся одним из центров культурной жизни Москвы 1820-30-х годов. В публицистических выступлениях 1840-х – 50-х гг. Мельгунов пытался примирить славянофилов с западниками. Часто выезжал за границу, был связан с А. И. Герценом, участвовал в его изданиях.[38]

Перу Мельгунова принадлежат статьи, опубликованные в 1840-50-е гг. в «Отечественных записках», «Современнике», «Москвитянине», а также в сборниках «Голоса из России», где опубликовано четыре его статьи.[39] В них даётся достаточно разноплановый анализ сложившейся в России общественно-политической и социально-экономической ситуации. Среди основных проблем, затронутых в статьях Мельгунова, можно выделить следующие:

· современное положение русского общества,

· состояние всего российского народа,

· его социальная структура и раздирающие его социальные конфликты,

· характерные черты дворянства и правящей аристократии,

· необходимые стране реформы.

Очевидно, что освещение всех этих проблем носит ярко выраженный характер саморефлексии: российское общество говорит о самосознании, проблемах и своём видении их решения устами одного из своих наиболее ярких и талантливых представителей. Рассматривая сборники «Голоса из России» как срез либеральной мысли середины ХIХ века, посредством определения места статей Н.А. Мельгунова в широком спектре опубликованных в них материалов, можно попытаться уточнить положение самого Мельгунова в русском либеральном движении 1855 – 1861 гг.

При обсуждении необходимых стране реформ Н.А. Мельгунов уделил много внимания отвлечённым рассуждениям о русском обществе и народе и путях их развития. В его статьях нередко встречаются апелляции к западно-европейскому опыту (Франции, Великобритании, Пруссии, Австрии), который он, однако, воспринимал критически.[40] Приведём также ряд положений, высказанных в отношении русского народа. «Русский ум, как мы уже сказали, от природы неизобретателен. Конечно, его следует понуждать, но необходимо и возбуждать». Исходя из этого тезиса, автор делает соответствующие выводы о возможности освобождения крестьян: «Мы не говорим о том, чтобы русского крестьянина сразу освободить; но воспитывать мало по малу к неизбежному освобождению».[41] Итак, правительство должно постепенно реформировать деревню. Однако на пути правильных преобразований стоит очень серьёзное препятствие. Н.А. Мельгунов (как и большинство других авторов статей сборников «Голоса из России») видел его в проблеме взаимного отчуждения правительства и народа. Но само явление отчуждения (разрыва) наблюдается не только между правительством и народом – оно стало роковой чертой всей российской цивилизации на современном этапе развития и выразилось, как считал Мельгунов, в следующих формах:

1. Разрыв между правительством и народом: «прежнего доверия и привязанности, увы! наше правительство почти лишилось».[42]

2. Разрыв между русскими и остальным миром (чему виной – российская политика): «повадка зажимать уши и закрывать глаза, только б не видать и не слыхать, что вокруг нас делается».[43]

3. Разрыв между российским обществом и передовыми достижениями общественных наук: «боимся мы статистики, почти наравне с политической экономией, философией или новейшей историей».[44]

4. Разрыв экономического пространства. Автор приводит несколько примеров огромной разницы цен на одинаковые товары в различных регионах, которая происходит из-за неразвитости путей сообщения.[45]

Если суммировать все соображения Н.А. Мельгунова и других авторов, становится очевидным, что главной характеристикой современного состояния российской нации они считали её разобщённость: правительство оторвано от народа и отделило от него царя; крестьянство разделено в разных владениях, сословия, национальности и конфессии тоже существуют разрозненно. Объединяет всех только общее бесправие и отсутствие правосудия да ещё верность престолу. Если бы не последние обстоятельства, складывается впечатление, что единства русской нации вообще нет.

Панацею от этого главнейшего зла, которое не позволяло государственному организму действовать как единой саморегулирующейся системе, авторы видели в гласности, то есть, говоря современным языком, в создании единого информационного пространства. Именно оно и должно объединить нацию по вертикали и по горизонтали, своим воздействием на верховную власть катализировать необходимые преобразования. Такой взгляд прослеживается практически во всех статьях сборников «Голоса из России» вне зависимости от их типа и подхода авторов. Об этом вполне определённо высказывается и Н.А. Мельгунов: «…необходимость в смягчении цензуры и в допущении хоть ограниченной гласности. Через её отсутствие правительство отнимает у себя возможность знать правду. Вокруг него теперь всё молчит или вторит». И далее: «Оно (правительство – С.Р.) живёт на краю России, на берегу Финского залива, в географическом и нравственном отчуждении от зерна государства (курсив наш – С.Р.)…».[46] «Станем лучше надеяться, что голос публики, так или иначе, проникнет до государя…», потому что «узнать Россию можно только от неё самой».[47] Н.А. Мельгунов и ряд его единомышленников требовали гласности, в том числе и как средства воспитания нового поколения, свободного от прежних предрассудков.[48]

Кто же виноват в разобщённости нации, отсутствии гласности и пр.? Либералы видели главные истоки сложившейся ситуации в обособленности и отчуждении аристократии от народа, что повлекло расхождение её интересов с национальными. Следствием стало паразитическое, по мнению авторов статей, положение этой социальной группы в современную им эпоху. Н.А. Мельгунов, привёл в подтверждение конкретные примеры злоупотреблений местной аристократии, достаточно точно обрисовывавшие ситуацию, сложившуюся в провинции. Автор пишет о добровольных пожертвованиях на Крымскую войну, собиравшихся губернаторами и предводителями дворянства «наступая на горло»[49]. Затем эти средства исчезали в неизвестном направлении, в то время как армия находилась в бедственном положении, что и стало, по мнению автора, одной из причин поражения в войне. Приводятся и другие примеры злоупотреблений и беззаконий. Причины такого положения дел он видел в отсутствии гласности и контроля за деятельностью чиновников всех уровней, что давало возможность беспрепятственно обогащаться, обходя закон.[50] Мельгунов также полагал, что, помимо злого умысла, аристократия не выполняла своих функций надлежащим образом по причине полной некомпетентности, так как была «знакома с ней (Россией – С.Р.) сколько с Китаем», что и вело к главной беде – «опрометчивости сверху».[51] Здесь явно прослеживаются аналогии с одним из «трёх главных зол» (недостатков современной российской действительности), обозначенных на страницах сборников «Голоса из России» Б.Н. Чичериным как «всеобщая неспособность правителей».[52]

Следует отметить, что взгляд Н.А. Мельгунова (равно как и других авторов сборников) на аристократию отличался исключительной однобокостью. Налицо селективно-спекулятивное отношение к фактам: отмечалось лишь то, что характеризует данную общественную группу негативно, а всё остальное игнорировалось. Например, в статье «Мысли вслух об истекшем тридцатилетии в России» Мельгунов не нашёл в действиях правительства за этот период (1826 – 1856 гг.) абсолютно ничего положительного.[53] Те части статей, которые затрагивали проблемы правящей аристократии, становятся близки политическим памфлетам. Причина этому, вероятно, заключалась в целях всех авторов, лежавших не в гносеологической, а в политической плоскости: очернить политических оппонентов – реакционно-консервативную элиту.[54]

Тактикой исправления сложившегося бедственного для страны положения неизменно выступали призывы к «реформам сверху». Можно привести ряд характерных цитат из статьи Мельгунова, соответствовавших, по-видимому, настроениям подавляющего большинства либералов: «Не конституционные сделки нам нужны, а самодержавные реформы», «Станем лучше надеяться, что голос публики, так или иначе, проникнет до государя…».[55] Автор указывал, что помочь России «может одна гласность», так как для проведения необходимых преобразований нужно знать свою страну (лучше, чем Китай!), а «узнать Россию можно только от неё самой».[56] Требование гласности проходило лейтмотивом через все статьи сборников. Либералы усматривали прямую связь между состоянием цензуры, свободы слова и общественного мнения с одной стороны и положением правящей аристократии – с другой. Настаивая на необходимости гласности, Н.А. Мельгунов, по всей видимости, предполагал следующую последовательность событий. Посредством введения свободы слова правительство откроет дорогу критике бюрократии и аристократии «снизу», а, услышав эту справедливую критику, немедленно примет её во внимание и сделает соответствующие «оргвыводы», что и приведёт к вожделенной для всех либералов смене элит в России.

На наш взгляд, непременно следует обратить внимание на подробное освещение темы аристократии в работах авторов, в большей степени склонявшихся к западнической ориентации: К.Д. Кавелина, Н.А. Мельгунова, Н.А. Серно-Соловьёвича и, особенно, Б.Н. Чичерина. Это, вероятно, связано с тем, что главным субъектом исторического процесса они считали государство, представляемое правителями и правительствами. Отсюда и происходит столь пристальное внимание именно к их изучению. Авторов, конечно, нельзя упрекнуть в недостатке патриотизма, ибо сочинение подобных статей и проектов, отстаивание своих убеждений в условиях авторитарного режима подразумевало большой риск и требовало немалых усилий. Тем более, в каждой статье видна глубокая обдуманность вопроса. Однако, с другой стороны, следует помнить, что вся эта титаническая работа мысли направлялась на разработку таких преобразований социально-политического строя, которые непременно должны были привести к смене элит, возведя самих мыслителей на олимп государственной системы.

В рамках проблемы разобщённости российского общества нельзя обойти стороной и взгляды Н.А. Мельгунова на социальное деление и структуру. Его взгляды, в основном, соответствовали воззрениям других авторов, поэтому мы будем характеризовать их в целом и обращать внимание только на различия в интерпретациях. В основе деления российского общества середины ХIХ века, как его видели авторы статей, лежал сословный признак. На это обращали внимание практически все авторы статей сборников, затрагивавшие данную проблему. Картина сословного деления, нарисованная либералами, фактически представляла собой схему из трёх основных сословий классического феодального общества: духовенства, дворянства (служащего или землевладельческого – в зависимости от контекста), и «низшего», распадающегося на городское (мещанское и купеческое) и земледельческое.[57] Эта схема прослеживалась, главным образом, в следующей вариации: духовенство практически не рассматривалось (его упоминали Н.А. Мельгунов и А.М. Унковский, причём оба с оговоркой, что оно утратило своё самостоятельное значение)[58], а крестьяне и горожане хотя и выступали в виде низшего сословия, не связывались в единую общественную группу.[59] Приверженность классической феодальной схеме была столь велика, что выбивавшиеся из неё элементы, например казачество, вовсе не нашли себе места в картине общества, нарисованной либералами. Сообразно современному делению либералы отмечали наличие «высших» (привилегированных) и «низших» (непривилегированных) сословий.[60] Такое разделение, несомненно, также является признаком феодального общества. Следует отметить, что значение термина «сословие», использовавшегося авторами статей, практически тождественно значению этого термина в нынешнем варианте.

Практически все авторы статей сборников активно обсуждали положение основных классов феодального общества – помещиков и крепостных крестьян.[61] На рассмотрении положения и взаимоотношений нарождающихся классов будущего капиталистического общества – буржуазии и пролетариата – авторы специально не останавливались. Исходя из ряда косвенных данных (например, предложение поддержать частные компании и обсуждение коррупции в них)[62], можно лишь предположить, что Н.А. Мельгунов отводил буржуазии некоторую роль в современном им российском обществе, однако не уделял ей особого внимания. Пролетариат (уже существовавший в ту эпоху) же большинство авторов вовсе не замечали.

«Служебный» признак деления общества прослеживается в большей части статей. Он подразумевал размежевание населения на тех, кто служит правительству, и «общество» (а именно, «образованное общество» или иногда «народ» в том же значении), то есть тех, кто ему не служит. Тогда как для большинства авторов этот признак носил скорее морально-психологический, нежели формально-юридический характер[63], Н.А. Мельгунов проводил более жёсткое разделение: «…у нас образовалось, можно сказать, тайное общество взяточничества, заговор втихомолку всей официальной России против всей России неофициальной (курсив наш – С.Р.)».[64] Как видно, автор обвиняет во взяточничестве всю бюрократию целиком и целиком её противопоставляет обществу.

Настойчивость, с которой акцентировалось внимание именно на «служебном» признаке, заставляет считать его едва ли не главным в понимании либералов. «Служащие» – средние и высшие чиновники, бюрократы, обладающие, по крайней мере, личным дворянством. «Не служащие» – представители дворянской же общественности. Именно в качестве основных общественных классов (в современном понимании; естественно, антагонистических) выступают на страницах изучаемых нами статей «служащие» и «не служащие».[65] «Служащие» и «не служащие» в построениях либералов различались по признаку хозяйственного интереса (то есть, по источнику дохода – от государства или частный) и имели различную идеологию. Последнее различие отразилось наиболее полно в литературном произведении Н.А. Мельгунова «Приятельский разговор». Оно написано в форме диалога между «чиновником» и «не-чиновником», которые высказывали противоположные взгляды на самый широкий круг общественно-политических вопросов.[66]

На разобщённость российского народонаселения по этническому и конфессиональному признаку обращали внимание Н.А. Мельгунов и один из неизвестных авторов (наиболее часто упоминаемые ими группы: поляки, евреи, «раскольники» и «магометане»). Причём, оба приводят этот вид социального деления[67] в качестве иллюстрации последствий «бездарной» и «губительной» политики правительства.[68]

Итак, очевидно, что структура российского общества воспринималась авторами, прежде всего, как сословная, имеющая значительные черты сходства с социальной структурой (в её наиболее обобщённом виде) классического феодального общества. Говоря о классовом делении общества, следует отметить, что оно, как и сословное, по большей части, отражает именно феодальную стадию развития общества. Главный «классовый антагонизм» либералам виделся в столкновении служащего бюрократизированного дворянства и дворянской общественности (частью которой авторы считали и себя), то есть двух категорий дворянства, разделённых по признаку отношения к правительству и государственной службе.

Принимая во внимание принадлежность авторов рассматриваемых статей к определённой социальной группе, можно экстраполировать их понимание социальной структуры предреформенного российского общества и сопряжённой с этой проблемой терминологии на данную социальную группу. Сводя воедино основные социальные статусы известных нам авторов статей сборников «Голоса из России» (Н.А. Мельгунов, А.М. Унковский, Н.И. Тургенев, Н.А. Серно-Соловьёвич, К.П. Победоносцев, В.А. Панаев и др.)[69], можно объединить их в условную группу «представителей дворянской общественности». Это люди образованные, но не занимавшиеся наукой, участвовавшие в общественной деятельности, но не вовлечённые (по крайней мере, к тому времени) в политическую, «пишущие», но (по большей части) не делавшие это своим основным занятием (здесь Н.А. Мельгунов являлся исключением). Наконец, все они были носителями, в той или иной степени, либеральных воззрений. Именно в изучении идеологии такой социальной группы рассматриваемые статьи, на наш взгляд, можно считать, в достаточной степени, репрезентативным источником.

Для определения места статей Н.А. Мельгунова в широком спектре материалов сборников «Голоса из России», а посредством этого – определения места их автора в русском либеральном движении 1855 – 1861 гг., обратим внимание на характерные и отличительные особенности его взглядов и попытаемся их объяснить.

Рассматривая сборники «Голоса из России» как срез либеральной мысли середины ХIХ века, можно отметить, что после смерти Николая I и завершения «тридцати лет молчания» это издание стало первой отдушиной либеральной мысли: именно там многие её представители смогли получить первые вольные публикации. Естественно, реакция на такую свободу была различной: далеко не все оказались в состоянии выступить перед читателем с какими-то чёткими предложениями о преобразовании существовавшей российской действительности. Появляются «деструктивные», или обличительные, статьи, авторы которых были счастливы самой возможностью излить на ненавистный им правящий режим всё накопившиеся за «годы молчания» недовольство, даже не ставя перед собой цели вносить какие-либо конструктивные предложения по его улучшению. К статьям такого рода можно отнести большинство статей неизвестных авторов и работы Н.А. Мельгунова. Единственное чётко артикулированное в них требование к правительству – это требование гласности. Мельгунов поднимается до наибольших высот: указывает на образцы, которым должна следовать Россия в своём развитии (Франция, Великобритания, Пруссия, Австрия).[70]

Из всех возможных реформ Н.А. Мельгунов требовал только введения свободы слова («гласности»). Даже отмена крепостного права не ставилась им на повестку дня, а лишь намечалась в отдалённой перспективе: «Мы не говорим о том, чтобы русского крестьянина сразу освободить; но воспитывать мало по малу к неизбежному освобождению.»[71] Это не только резко контрастирует с требованиями политических (в сущности, конституционных) реформ в статьях А.М. Унковского и Н.А. Серно-Соловьёвича, но даже выглядит намного умереннее предложений большинства авторов (К.Д. Кавелина, В.А. Панаева, Н.И. Тургенева, Б.Н. Чичерина), настаивавших на немедленном начале освобождения (а не воспитания) крестьян.

Исходя из этого, можно предположить, что Н.А. Мельгунов, в отличие от вышеперечисленных авторов статей сборников «Голоса из России», требовал не изменения существовавшего социально-экономического или общественно-политического строя в России, а изменения его политической линии и замены её конкретных выразителей. Его позиция наиболее близка взглядам К.Д. Кавелина, В.А. Панаева и Н.И. Тургенева, то есть общественных деятелей «николаевского царствования», тогда как «молодёжь» уже перешла к требованиям другого уровня. На примере этого разделения можно наблюдать процесс смены поколений в российском либеральном движении.

Н.А. Мельгунов очерчивал резкий конфликт «всей официальной России против всей России неофициальной»[72], то есть всей бюрократии против всего общества. Эта позиция имеет много общего со взглядами ряда неизвестных авторов, но резко отличается от воззрений К.Д. Кавелина, К.П. Победоносцева и А.М. Унковского. Причина, на наш взгляд, заключается в большей осведомлённости второй группы авторов по сравнению с первой, представители которой либо не знали, либо не замечали появления на политической арене «либеральной бюрократии», в том числе и в самых высших эшелонах власти. Играло роль и время написания статей: работы Н.А. Мельгунова написаны в 1855 – 1856 гг., когда этот процесс был ещё не столь заметным.

Ó С. С. Шерстнев

ЧТО ЕСТЬ МОРАЛЬНЫЙ ДУХ АРМИИ? (ДИСКУССИОННЫЕ

РАЗМЫШЛЕНИЯ)

Сегодня можно говорить о том, что война — вечный спутник исторического развития человечества, приносящий ему множество бед и страданий. Видимо, от войны никуда не деться. По крайней мере, в обозримом будущем.

История учит: война — исключительно сложное явление, отличающееся многоаспектностью. Она представляет собой крайнюю форму разрешения социально-политических, экономических, идеологических, а также национальных, религиозных, территориальных и других противоречий между государствами, народами, нациями, классами и социальными группами средствами военного насилия.

В настоящее время можно говорить о том, что в войне вооруженное противоборство всегда первично. Это хорошо подметил крупный знаток военной теории К. Клаузевиц: «Война есть ничто иное, как расширенное единоборство… Его ближайшая цель сокрушить противника и тем самым сделать его неспособным ко всякому дальнейшему сопротивлению… Война — это акт насилия, имеющий целью заставить противника выполнить нашу волю».[73]

Однако наряду с вооруженным противоборством, учит военная история, особое место всегда занимало духовное состояние войск. Об этом говорили и писали многие крупнейшие русские и зарубежные военные теоретики. В качестве примера можно привести высказывание английского психолога Н. Коупленда: «Когда борьба принимает затяжной характер, исход её решает моральная, а не физическая сила».[74] Но до сих пор вопрос о значении и роли морального духа в войне остается дискуссионным.

Крупнейший военный теоретик и полководец Наполеон Бонапарт говорил о том, что во всяком военном предприятии успех на три четверти зависит от данных морального (духовного) порядка и только на четверть от материальных сил.[75]

История многочисленных войн и военных конфликтов свидетельствует, что победа в сражениях куется не только силой оружия, но и силой несгибаемого морального духа войск. Причем, последний часто оказывался решающим фактором, обеспечивавшим победу в войне. Об этом говорит и опыт русской военной истории − от битвы на Куликовом поле до наших дней. Изменения в моральной способности армии и народа вынести все тяготы войны и не утратить воли к победе зависят от многих причин. Но с помощью одного морального духа войну выиграть трудно − для этого необходимо наличие высокого военно-технического оснащения.

Проблема морального духа армии всегда волновала умы военных деятелей, ученых, полководцев. В трудах военных теоретиков Запада Клаузевица, Фоша, Бернгарди, Жомини, русских полководцев Суворова, Ушакова, Нахимова, Милютина, Брусилова, Жукова и других содержатся глубокие идеи и мысли о роли морального духа в войне, жизнедеятельности армии.

Необходимо проанализировать и порассуждать о том, что такое моральный дух армии и остановиться (вкратце) на том, какое он имеет значение в войне. Анализ литературы по данной проблематике показал, что моральный дух − сложная категория.[76] Поэтому твердого и устоявшегося понятия «моральный дух армии» в научной литературе в настоящее время не имеется. Не стоит этому удивляться, ведь история – не точная наука, и у каждого автора имеется своя точка зрения и своя система доказательств.

Спорным является вопрос о времени появления категории «моральный дух» как дефиниции. В начале 20 века она в научном обороте отсутствовала. Однако существовали дефиниции «патриотизм» и «военный дух». Патриотизмом называлась «любовь к Отечеству». Под военным духом понимался «общий итог всех тех нравственных качеств (храбрости, находчивости; дисциплины, доведенной до высокого сознания; чувства долга; доверия к себе, соседу, начальнику, являющегося ключевым камнем в деле воспитания войск), которые требуются войною».[77]

Знаковым трудом, к примеру, можно считать статью уникального русского военного мыслителя и воспитателя генерала М.И.Драгомирова «Воспитание и образование войск». В ней перечисляются все структурные элементы такого понятия, как моральный дух: «чувство долга, доведённое до самоотвержения, способность не приходить в отчаяние в самых трудных положениях; неустрашимость, находчивость, способность выносить тягости и лишения военного времени».[78]

В.И. Ленин, определяя конкретные состояния сражающихся масс, армий, использовал термины «революционная страсть», «боевой энтузиазм», «боевое настроение» и др.

Известно положение К. Клаузевица, что «физические явления подобны деревянной рукоятке, в то время как моральные представляют подлинный отточенный клинок, выкованный из благородного металла».[79] Клаузевиц считает, что моральный дух развивается из двух источников, которые могут породить его лишь совместно. Первый – это ряд войн и успехов и второй – деятельность армий, доведённая порою до высшей степени напряжения. На наш взгляд, Клаузевиц не видел связи морального духа с политикой и его природу рассматривал в отрыве от моральных сил народа.

Н. Коупленд также придает большое значение моральному духу войск, он утверждает, что «моральное состояние – это вопрос жизни и смерти и им нельзя пренебрегать».[80] Но он моральный дух рассматривает также ограниченно, без анализа глубинных источников. Его развитие, по Коупленду, зависит от ряда факторов: руководства войсками, дисциплины, боевых традиций, патриотизма, самообладания и т.д.

В настоящее время отечественные и зарубежные учёные продолжают поиски ответа на вопрос: что же такое моральный дух? На наш взгляд, более или менее устоявшимся на настоящее время определением морального духа является следующее. Моральный дух армии – «состояние сознания личного состава армии, характеризующее духовную способность и готовность вооруженных сил к действиям в соответствии со своим предназначением и поставленными задачами в военное и мирное время».[81]

Все процессы в моральном духе армии функционируют на двух уровнях общественного сознания: 1) идейно-политическом (идеологическом), так как идеология является одним из источников, питающих духовную жизнь общества, моральный дух армии и народа; 2) социально-психологическом .

На идеологическом уровне закрепляются ценностные представления и мотивационные установки в отношении характера войны, армии и т.д. Важно, чтобы данные установки прочно закрепились в сознании армии, так как идейная убежденность – ведущая черта личности воина, в которой воплощается активная сила всех элементов сознания и устремленность на достижение высоких идеалов. На социально-психологическом уровне формируются эмоциональные и поведенческо-волевые образы и стереотипы индивидуальных и коллективных действий, значение которых особенно возрастает в условиях боевой обстановки. Прочность морального духа в военное время зависит от целей и характера войны, авторитета командования и руководства, твердости управления войсками и т.д. Такой точки зрения в настоящее время придерживается большинство военных историков. Об этом же говорил Н. Коупленд, но советские ученые не очень-то прислушивались к «буржуазной» точке зрения и всячески критиковали её.

Дефиниция «моральный дух» находится в диалектической взаимосвязи и единстве с такими понятиями, как моральный фактор и морально-психологическое состояние войск. Оценивая влияние морального духа армии на успех операции, говорят о моральном факторе, а, рассматривая степень проявления морального духа в конкретной ситуации, обращаются к понятию «морально-психологическое состояние».

Моральный фактор – «совокупность моральных, психологических, политических элементов духовных сил народа и армии, выражающих осознанное отношение к войне»[82]; способность и желание вынести все тяготы и лишения, не утрачивая при этом воли и желания победы. Моральный дух армии по праву может считаться определяющей стороной морального фактора, ибо армия является той силой, которая непосредственно ведет вооруженную борьбу.

Морально-психологическое состояние – «качественная определенность личности, коллектива, характеризующая направленность и динамику психических процессов, межличностных отношений в коллективе; выступает конкретной формой проявления и реализации потенциала духовного и морального духа армии»[83].

Подводя некоторые итоги, можно сказать следующее. Сколько бы ни дискутировали ученые о том, что же такое моральный дух армии, все они, судя по анализу литературы, правильно понимают его основы, но каждый трактует их по-разному. Изучив определения морального духа, автор сделал попытку дать его общее определение. На наш взгляд, моральный дух характеризует деятельностно-поведенческий аспект армии, реализацию духовно-нравственного потенциала в конкретно-исторических условиях и представляет собой сложное переплетение идеалов, идей, представлений о целях и характере войны и т.д. Именно солдат, подготовленный в моральном отношении, владеющий военной техникой – главная фигура на войне.

Среди некоторых военных теоретиков существует мнение о том, что моральный дух – неизменная категория. Английский историк Л. Гарт утверждает, что «в военной истории он представляет наиболее постоянный фактор, изменяющийся лишь в незначительной степени, в то время как физический фактор изменяется почти в каждой войне».[84]

Но мы считаем, что моральный дух армии − величина переменная. Его состояние зависит от целой совокупности факторов и условий, которые определяют характер его проявления, силу, интенсивность, действенность влияния на ход и исход боевых действий, учебно-боевую деятельность войск и сил флота:

· глубоких преобразований в структуре и организации Вооруженных сил, проводимых без учета временного фактора, их существенного сокращения;

· материально-экономического и финансового обеспечения Вооруженных сил, так как недостаточное обеспечение войск и сил флота всем необходимым приведет к значительному снижению их моральной и боевой готовности;

· трудностей с комплектованием армии и флота личным составом;

· переориентации системы подготовки военных кадров и др.

После появления ядерного оружия некоторые военные теоретики Запада были склонны утверждать, что отныне роль человека, его духовных сил в вооруженной борьбе резко снизилась в пользу новой техники, и ввиду этого забота о моральных силах армии отходит на второй план. К этим теоретикам можно отнести Крумпельта (статья «Мысли о тотальной ядерной войне») и Г. Фриснера (книга «Проигранные сражения»).

Но данные теоретики далеко не правы. Ведь у многих государств и стран даже в настоящее время не имеется ядерного оружия, особенно у тех, кто уступает в техническом развитии (например, на Африканском континенте и др.). Поэтому они, в первую очередь, должны обратить внимание на человеческий фактор и на его духовные силы и стараться ликвидировать техническое отставание. Да и в современных условиях противостоящие друг другу наиболее развитые государства имеют армии, располагающие мощной и, в основном, однотипной боевой техникой. Исход войны будет, прежде всего, определяться в пользу той воюющей стороны, у которой крепче моральный дух народа и армии, у кого более совершенна военная организация, выше уровень военного искусства и технического оснащения.

РАЗДЕЛ II. КРАЕВЕДЕНИЕ

Ó А.о. Буранок

О беспорядках, производившихся нижними чинами на Самаро-Златоустовской железной дороге в 1904–1905 гг.

Разразившаяся в 1904 г. Русско-японская война затронула Самарскую губернию, главным образом призывом запасных и новобранцев. Основная масса населения страны (и губернии, в частности) – крестьяне, они же составляли подавляющее число призывников. Так, на 1 января 1903 г. численность населения Самарской губернии – 3091263 человека, из них доля крестьян – 93,8%[85].

Русско-японская война не была популярна в народе. Только в первые дни (да, в основном, в правых кругах) раздавались радостные возгласы: «Загорелся на Руси великий костер, и покаялось русское сердце и запело», – проповедовал 18 марта 1904 г. в Тифлисе грузинский епархиальный миссионер Александр Платонов.[86] Левые тоже оживились, но для них война являлась хорошим поводом для критики действующего режима: «Поражение царского правительства в этой грабительской войне полезно, так как приведёт к ослаблению царизма и усилению революции»[87]. В книге «“Белые пятна” Русско-японской войны» И.В. Деревянко приводит интересную статистику отношения крестьянства к войне. Он оперирует данными дореволюционного исследователя М. Сурина[88]: «Судя по письмам, полученным периодическим изданием «Крестьянская жизнь и деревенское хозяйство» под редакцией И. Горбунова-Посадова от своих сельских корреспондентов, к началу 1905 г. только 10% селькоров (и тех, о ком они писали) придерживались патриотических настроений, 19% – равнодушны к войне, у 44% – настроение унылое и тягостное и, наконец, у 27% – отношение резко отрицательное»[89]. Видно, что большинство крестьян либо тягостно-равнодушно, либо враждебно относилось к войне, затеянной царским правительством. Это и понятно – призывались, в основном, крестьяне, им приходилось проливать кровь в далекой Маньчжурии, их семьям − голодать без работников, им − платить возросшие налоги. Поэтому нет ничего удивительного в том, что призванные на войну вчерашние сельские труженики по пути на театр военных действий буянили, дебоширили, вели себя аморально. Одним словом, демонстрировали своё резко отрицательное отношение ко всему происходящему. В Государственном архиве Самарской области в фонде Канцелярии самарского губернатора (Ф. 3) содержится интересное небольшое дело, проливающее свет на конкретные выражения этого недовольства. Рассмотрим зафиксированные в нём факты.

23 октября 1904 г.[90] на станции Кинель Самаро-Златоустовской железной дороги с поездом № 46, отправляемым на Дальний Восток, следовал 251-ый эшелон призванных на действительную службу запасных нижних чинов в количестве 1200 человек. Поезд стоял 30 минут, однако «13 человек из означенных нижних чинов», будучи в пьяном виде, отправились в станционный посёлок с целью добыть водки. С этим намерением они посетили дома крестьян Маркела Лузрина, Корнея Филиппова, Афиньи Рожковой и Афанасия Лаврентьева. Однако там спиртного им не дали, а потому солдаты, рассердившись, разбили в домах стёкла. Затем они нашли торговую лавку Кулагиной, но лавка была заперта. Солдаты знали, что, согласно указу, продавать спиртные напитки нижним чинам строго запрещено, но не унимались, стучали в дверь, требуя выпивки, папирос и прочее. Торговцы дверь им не открыли. Солдаты попытались было вышибить её, но один из них благоразумно посоветовал товарищам «взять, что плохо лежит» и убраться восвояси. В результате 13 нижних чинов похитили торговые гири и приблизительно 100 штук селёдок, выставленных для продажи на лотке перед лавкой. И, конечно же, побили стёкла. На месте преступления остались улики: две потерянные папахи. Было начато следствие.

9 ноября в 19.30[91] на станции Похвистнево стоял эшелон № 60. 282 нижних чина данного эшелона вскрыли 11 товарных вагонов и разграбили два. Взяли две бочки сушёных слив, две бочки винных ягод, мешок орехов (приблизительно 5 пудов), сбросили на железнодорожные пути корзину дорожных вещей, ящики с механическими частями и для хлеба. 10 ноября[92] всё на той же станции Похвистнево 286 нижних чинов поезда № 52 под покровом ночной темноты вскрыли четыре товарных вагона и разбили две бочки пряников и ящик самоварной мази, часть товаров похитили. 28 ноября[93] – буйство нижних чинов на станции: оскорбляли начальника станции, его помощника, грозились их побить. Драка нижних чинов поезда № 41 и почтового поезда № 3[94]. Успокоились, когда поезд тронулся. 18 декабря[95], станция Абдулино: нижние чины поезда № 43 разбили шесть ящиков пива, станционные буфеты, стёкла двери вагона третьего класса, врывались в вагоны первого класса. Только подоспевшая охрана станции выдворила нижних чинов оттуда. Командовал этими смутьянами подпоручик Гибицкий, который во время беспорядков из вагона не вышел и содействия охране не оказывал. 27 декабря[96] в 7 часов вечера во время стоянки поезда № 44 запасные нижние чины эшелона № 825 123-го запасного батальона разломали дом крестьянина Михаила Канбулина. Так они отомстили этому крестьянину за то, что он подстрелил из ружья одного из их товарищей, который пришёл в дом Канбулина за водкой (солдатам было известно, что тот ею приторговывает). Не получив водки, этот же солдат попытался изнасиловать 16-тилетнюю дочь Канбулина. Защищая дочь, Канбулин выстрелил в солдата. 40 человек охранной команды станции не смогли противодействовать взбунтовавшимся 1122 человекам эшелона, которые пришли отомстить за раненого товарища. Они разломали дом Канбулина, избили его и его жену. Дознание по этому делу начал ещё начальник эшелона штабс-капитан Скородзинский, а продолжили самарские жандармы. 31 декабря[97], станция Похвистнево: нижние чины с поезда № 11, возглавляемые своими офицерами, не пропустили вперёд пассажирский поезд № 3. 150 человек, руководимые офицерами, встали на рельсы, собирались избить дежурного станции. Мотивировали свое поведение тем, что их уже обогнал пассажирский поезд № 5 и они не могут позволить обогнать себя ещё одному поезду. Начальник эшелона из вагона не выходил. Нам данная ситуация видится так: солдаты не пропустили вперед пассажирский поезд не потому, что спешили на войну, а потому, что боялись остаться голодными, так как ушедший вперед пассажирский состав раньше солдатского эшелона доберется до пунктов горячего питания; к тому же, нижними чинами могло завладеть чувство, естественное для любого находящегося в дороге, – ехать, а не стоять. Другая точка зрения на этот эпизод, безусловно, может иметь место, а именно: как акт проявления патриотизма, желание побыстрее встретиться с врагом, выражение верноподданнических чувств и т.д. Но мы не склонны видеть патриотизм там, где, скорее, просматривается простое удовлетворение минимальных жизненных потребностей человека.

16 января 1905 г.[98] нижние чины буянили на станции Подбельская, к тому же крали табак на станции Похвистнево. Нам известны документы, рассказывающие о восьми (упомянутых выше) случаях беспорядков среди нижних чинов, следующих на Дальний Восток по Самаро-Златоустовской железной дороге[99]. Половине из них поводом стала добыча еды или (и) выпивки. Остальные случаи: драка с нижними чинами из соседнего поезда; буйство на станции (выражение социального недовольства, т.к. нижние чины громили вагоны более высокого класса, нежели в которых ехали сами); не пропускали вперёд поезд (были недовольны несправедливостью, творящейся на железной дороге); кража табака. То, что в половине случаев нижние чины искали пищу/выпивку, не случайно. В «Самарской газете» от 27 августа 1904 года напечатан приказ по Казанскому военному округу за № 115: «Для предупреждения беспорядков при следовании воинских поездов, по соглашению с министром финансов, торговля в винных лавках, находящихся вблизи железнодорожных станций, прекращается на всё время стоянки на станциях воинских поездов, а в станционных буфетах вовсе не допускается раздробительная продажа нижним чинам спиртных напитков»[100]. Но продажа, как и пьянство, не прекратилась, перейдя в подпольную стадию. В «Самарской газете» от 19 октября 1904 г. в заметке «К предстоящему призыву новобранцев» приводится циркуляр МВД от 29 сентября, адресованный губернаторам: «Лишать домашнего отпуска и немедленно предавать в распоряжение воинских начальников, в общем порядке, тех из новобранцев, кои в местах призыва будут предаваться пьянству»[101].

В конце года Главный штаб пытался навести порядок в этой сфере, дав командующим военными округами право предавать суду за участие в беспорядках и применять даже такие меры наказания, как отправка на каторжные работы и смертная казнь. Думается, что строгие меры, предпринятые начальствующими инстанциями для борьбы с пьянством среди новобранцев и запасных, возымели не столько положительное, сколько отрицательное действие. Если учесть психологию тогдашнего (да и сегодняшнего!) чиновника, нетрудно представить, что произошло: буфеты на всех станциях вообще позакрывали, а водку всё равно солдатам продавали – но уже крестьяне и из-под полы. Пунктов приёма пищи не стало (следствие закрытия станционных буфетов), а которые оставались работали из рук вон плохо. В главе «В пути до Мукдена» И. Табурно отмечает, насколько сложным являлось следование по железной дороге от Самары до Харбина. Вся дорога была забита воинскими эшелонами, график движения не соблюдался, поезда вечно опаздывали, солдат не успевали вовремя кормить, а они, голодные и злые, естественно, устраивали беспорядки на различных станциях[102], доходя до преступлений и погромов, выражая свой протест или ища пропитание. Такова, на наш взгляд, одна из причин беспорядков, производившихся нижними чинами на железной дороге по пути следования на Дальний Восток. Но имелись и другие причины. Рассмотрим их.

Порочная система комплектования войск в условиях начавшейся войны на задворках империи. Основным источником комплектования действующей армии были мобилизации запасных (т.н. частные), а не выдвижение кадровых частей из западной и центральной частей империи. «При частной мобилизации призыв запасных осуществлялся выборочно по местностям, т.е. из какого-либо уезда или волости вычерпывались полностью запасные всех призывных возрастов, а в соседней местности призыва не было вовсе. Всего за время войны произошло 9 таких мобилизаций (последняя – буквально накануне заключения мирного договора, 6 августа 1905 г.). Система частных мобилизаций была разработана теоретиками Главного штаба в конце XIX в. на случай «локальных войн, не требующих напряжения всех сил страны». Но на практике она не только оказалась неэффективной, но и повлекла за собой множество негативных последствий»[103]. Командующий Маньчжурской армией генерал А.Н. Куропаткин, анализируя причины наших неудач в войне с Японией, так отзывался о поступавших в армию запасных старших сроков службы: «Наш крестьянин в возрасте свыше 35 лет часто тяжелеет, становится, как говорят, сырым, обрастает бородой, теряет солдатский вид, труднее молодежи переносит тяжести походной жизни. <…> Необходимо также принять во внимание, что сельские жители в возрасте свыше 35 лет уже являлись домохозяевами, часто многосемейными. Все их интересы и помыслы, даже по прибытии в Маньчжурию, были дома. Эти заботы отнимали у них весёлость, бодрость, необходимые для солдата. А тут ещё сама война казалась непонятной, а с родины вместо призыва к подвигу присылались прокламации, подговаривавшие не сражаться с японцами, а бить своих офицеров»[104]. За время войны из запаса на действительную службу призвали 1045909 нижних чинов, добровольцев поступило 9376, а новобранцев в 1904 г. – 424898 и в 1905 г. – 446831 человек[105].

Порочность следования запасных. И. Табурно заметил интересную закономерность в нарушении ими дисциплины: «Войска, направляемые целыми сформированными частями (ротами, батареями, эскадронами), следовали в порядке. Не то было с эшелонами, идущими на укомплектование частей, находящихся уже на театре войны. Они-то и производили беспорядки, пьянствовали, отказывались повиноваться начальникам и т.п.»[106] Беда была в том, что вторые эшелоны составляли большинство. «На Дальний Восток нижние чины, тесно набитые в вагоне, ехали 40 дней. Контроль офицеров, ехавших в отдельных вагонах, почти отсутствовал. Для части старой и с твердым внутренним порядком такой переезд особого вреда не причинял; но для части, вновь сформированной, где призывные, особенно старших сроков, только что призванные из дома, оставались в вагонах крестьянами и мещанами и не становились солдатами, был очень вреден. Надо прибавить нежелание этих призванных идти на войну, отсутствие военного одушевления, прибавить влияние прокламаций, которыми широко снабжались ехавшие на Дальний Восток войска, и можно представить себе, как понимали мы боевую ценность посылаемых подкреплений, не дав им времени образовать твердые воинские части, не дав времени слить малочисленный постоянный состав с многочисленными призывными из запаса»[107].

Современники также отмечают, что возбужденному настроению солдат в пути способствовала массовая агитация различных антиправительственных сил, которые обильно снабжали воинские эшелоны листовками и всякого рода «разъяснительной литературой». «Равнодушие России к той кровавой борьбе, которую сыны её вели в чужой стране за малопонятные интересы, не могло не поколебать сердца даже сильных воинов. Военное одушевление, порыв к подвигу не могли явиться при таком отношении к ним на родине. Но в России не ограничились одним равнодушием к армии. Представители революционных партий чрезвычайно энергично принялись за работу, чтобы увеличить наши шансы на неудачи и воспользоваться ими для достижения своих темных целей. Возникла подпольная литература, имевшая целью расшатать доверие офицера к своим начальникам, доверие солдата к офицерам, доверие всей армии к правительству»[108]. В декабре 1904 года появилась листовка «К солдатам», в которой очень умело учтено психологическое состояние солдат-новобранцев, отправлявшихся на Дальний Восток на войну - смятение, подавленность, боязнь скорой смерти, непонимание целей войны и необходимости принесения себя в жертву, крайне тяжелые условия быта на пути следования. «Скотские вагоны, с надписью - “приспособлены под воинский перевоз” - везут вас на Дальний Восток. Прощание измучило вас. Вы ещё больше потеряны - “Едем умирать! - думаете вы. - Всё прости, всё прощай! Ничто не вернётся…”[109]. И вы чувствуете, что кто-то так безжалостно, так ужасно оборвал вашу жизнь, отнял у вас все и велит вам идти умирать, когда вы хотите жить, жить в своей стороне, с близкими людьми! Но вот вы остановились на пути, на станции, возле села или в попутном городе. Что же вы делаете тут? Вы вооружаетесь кольями и идёте разносить крестьянские избы, в которых так же, как в ваших покинутых избах, бьётся в слезах жена, недавно проводившая своего мужа на войну, плачут дети, матери, тужат старики отцы. Вы бьёте евреев, которые вместе с вами, с вашими семьями, делят это страшное горе, идут умирать, покидают разоренные семьи, провожают близких людей, остаются так же без кормильцев, как и ваши дети. Вы насилуете женщин - жён, сестёр ваших братьев, которые раньше вас ушли умирать или же уйдут вслед за вами. Вы обижаете тех, которые любят, жалеют вас, пьют вместе с вами горькое горе, хотят мира, но не войны. Это ужасно! Велика должна быть смута в вашей душе, если вы насилуете жён ваших братьев, бьёте их беззащитных отцов, разносите их избы»[110].

Таким образом, мы видим, что революционеры, эсеры в частности, различали два типа беспорядков: буйства (характеризующиеся грабежами, погромами, изнасилованиями и т.д.) и неповиновение солдат своим командирам (в этом виделась революционная сознательность солдатских масс). Первый тип беспорядков революционеры осуждали и призывали солдат отказаться от подобных действий; второй – всячески пропагандировали и поощряли, считая его одним из главных средств прекращения войны. «Прекратить войну! Не хотим войны! Не нужно войны! Будет! Много пролито невинной крови! Пора очнуться!»[111] Для этого надо проявлять неповиновение своим начальникам, восстать, но обязательно всем вместе (ротой, эшелоном), – и война тогда кончится!

Самарский комитет РСДРП много работает с солдатами и новобранцами. 8 листовок из 19, так или иначе затрагивавших тему войны, обращены именно к ним[112]. Для социал-демократов крайне важно посеять сомнение среди солдат, внушить им невозможность участия в подавлении рабочих и крестьянских выступлений, поднять солдат на революцию. Мы рассмотрели восемь случаев беспорядков, производившихся нижними чинами на Самаро-Златоустовской железной дороге в период с 23 октября 1904 г. по 16 января 1905 г. Необходимо кратко остановиться на причинах и механизмах такого поведения солдат. По сути, мы имеем дело с восемью конфликтными ситуациями, причем конфликтами межгрупповыми (либо среди разных групп самих солдат, либо групп солдат и гражданских). Н.В. Гришина[113] рассматривает межгрупповые конфликты с точки зрения трёх подходов: мотивационного, ситуационного[114], когнитивного[115]. На наш взгляд, наиболее рельефно отражает исследуемые нами ситуации мотивационный подход, когда «поведение группы и её отношение к другим группам рассматривается как отражение её внутренних проблем. Например, аутгрупповая (направленная вовне) враждебность является следствием внутренних переживаний и проблем в самой группе, её собственных противоречий и конфликтов. <…> группа нуждается во внешнем конфликте с целью решения своих собственных проблем»[116]. Внутренних проблем у нижних чинов, следовавших на Дальний Восток, было более чем достаточно. Многие из них описаны в листовке эсеров «К солдатам», цитировавшейся нами выше. Безусловно, имела место и «относительная депривация»[117]. С помощью данного явления может быть охарактеризована имевшаяся в ряде случаев враждебность нижних чинов по отношению к представителям других социальных групп.

Враждебность перерастала в открытую агрессию. Э. Фромм определяет агрессию широко – как нанесение ущерба не только человеку или животному, но и любому неодушевленному предмету[118]. Существующие на сегодняшний день теории агрессии по-разному объясняют причины и механизмы агрессивного поведения человека. Одни из них связывают агрессию с инстинктивными влечениями (З. Фрейд, К. Лоренц), в других агрессивное поведение трактуется как реакция на фрустрацию[119] (Дж. Доллард, Л. Берковитц), в третьих агрессия рассматривается как результат социального научения (А. Бандура).

Некоторые предпосылки возникновения и развития агрессии сосредоточены в особенностях личности и чертах характера, а также в установках. Усиливать агрессию могут такие внешние причины, как жара, шум, теснота, загрязнённый воздух (люди в накуренной комнате обычно ведут себя более агрессивно, чем в не накуренной). Эти причины имеют ситуативный характер. Индивидуальные детерминанты агрессии имеют постоянный характер, они устойчивы. В своей книге «Личность в экстремальных условиях» В.И. Лебедев делает упор на такие факторы, влияющие на поведение человека, как ограничение информации, изменение восприятия пространственной структуры, угроза для жизни и д.р. Эти факторы имели место в исследуемых нами случаях. «В обычных условиях человек постоянно производит, передает и потребляет большое количество информации, которую разделяют на три вида: личная, имеющая ценность для узкого круга лиц, обычно связанных родственными и дружескими отношениями; специальная, имеющая ценность в пределах формальных социальных групп; массовая, передающаяся средствами массовой информации»[120]. В нашем случае недостаток всех трёх видов информации налицо, вследствие чего возникает и развивается тревожность, депрессия, нарушение сна и т.д. Вчерашние крестьяне, солдаты зачастую никогда не уезжали дальше своей волости или уезда, а тут они должны проехать чуть ли не всю страну, причём в достаточно тяжёлых бытовых условиях. Отрыв от дома, привычных мест обитания также оказывает негативное действие на морально-психологическое состояние этих людей. К тому же, все они знают о конечной цели путешествия – войне, где их могут убить или ранить. Эти невесёлые мысли в сочетании с антиправительственной агитацией способствуют возникновению и возрастанию чувства угрозы за свою жизнь, а данное чувство вполне может перерасти в невроз и уж наверняка сопровождается состояниями тревожности и напряженности.

Трактовки того, что есть преступность в социологии весьма различны. «Одни социологи видят в преступности признак ослабленного или социально дезорганизованного общества. Другие заметили, что, как ни парадоксально, преступное поведение в терпимых размерах может послужить укреплению существующего общественного порядка или власти над ним специфических групп. Третьи рассматривают преступность как средство для изучения представлений членов общества о порядке, представлений, на основании которых граждане принимают решения, ежедневно приводящие к порядку или к беспорядку. Наконец, некоторые социологи рассматривают общественный порядок как социально обусловленный результат конкуренции и конфликта между различными группами в обществе. Преступность, таким образом, создает угрозу интересам одних групп и поддерживает интересы других»[121]. Вслед за Ч. Беккариа мы склонны рассматривать преступность как форму отклоняющегося поведения. Отклонения носят естественный характер и неизбежны. «Девиации (отклонения) являются необходимым и закономерным способом изменения систем. Девиации (флуктуации в неживой природе, мутации – в живой) служат механизмом изменчивости, а, следовательно, – существования и развития каждой системы. Относительно существования системы девиации могут быть позитивными, способствующими её сохранению или развитию (повышение степени организованности, уменьшение энтропии системы), или же негативными – приводящими к нарушению существования и развития системы, а то и к её гибели (понижение степени организованности, рост энтропии системы). Негативные социальные девиации дисфункциональны, дезорганизуют общество, повышают его энтропию в формах преступности, терроризма, коррупции, пьянства и др»[122]. Источниками в нашей работе были донесения, протоколы, составленные жандармами, то есть негативные социальные девиации, имевшие место среди нижних чинов, следовавших по Самаро-Златоустовской железной дороге на Дальний Восток.

На примере данного небольшого эпизода из истории Русско-японской войны, кануна первой русской революции, провинциальной истории начала XX века мы видим их тесную взаимосвязь. Установить единственную – главную – причину солдатских беспорядков на железной дороге вряд ли представляется возможным: то был комплекс причин, нередко тесно между собою связанных, взаимообусловленных и переходящих одна в другую.

Ó С. А. Гомонова

САМАРСКАЯ ГОРОДСКАЯ ПОЛИЦИЯ В 1900 – 1914 ГОДАХ

Высочайшим указом от 6 декабря 1850 г. Самара с 1 января 1851 года стал центром новой губернии. В первый же год существования губернии была сформирована самарская общеуголовная городская полиция. К началу ХХ века она имела следующую структуру.

С 11 января 1851 года начальником полиции был полицмейстер. Он назначался губернатором и ему же лично подчинялся. Полицмейстер возглавлял городское полицейское управление, арендовавшее дома №№ 112 и 116 по Саратовской улице (ныне улица Фрунзе)[123]. Он руководил полицией через городских или участковых приставов и их помощников, отправлял ежемесячные отчеты в Департамент полиции, собирал сведения об иностранцах и евреях, живших в Самаре.

Первый помощник полицмейстера заведовал его канцелярией и осуществлял «непосредственный надзор за производством». Канцелярия полицмейстера состояла из секретаря, столоначальника, двух помощников столоначальника, бухгалтера, регистратора и архивариуса[124].

Надзорную функцию осуществляли и полицейские надзиратели, следившие за правильностью исполнения нижними полицейскими чинами их непосредственных обязанностей.

В административном отношении с 1851 по 1909 годы город делился на три, а с 1910 – на пять частей, разделенных на два полицейских участка (по 3 – 4 тысячи человек населения) во главе с приставами. В участке числилось два помощника, прикомандированный офицер и письмоводитель.

Территория полицейского участка делилась на 10 околотков, за каждым из которых присматривал околоточный надзиратель. Околоточные руководили городовыми и дворниками, наблюдали за внешним порядком, освещением, паспортным режимом. Ежедневно в 10 утра околоточные надзиратели докладывали в участке о происшествии за ночь, получали к исполнению задания.

И, наконец, низший чин городской полиции – городовой. В отличие от столиц, где существовало особое подразделение – конно-полицейская стража, Самара не имела подобного маневренного отряда, а потому здесь существовала особая должность – конный городовой. Конные и пешие городовые входили в единую службу внешней полиции, имели одинаковые права и обязанности. Единственное существовавшее отличие заключалось в том, что пеший городовой имел постоянный участок, за состояние порядка в котором и нес полную ответственность, а конный городовой такого участка не имел, так как главная его обязанность заключалась в оказании содействия пешему городовому в поддержании порядка на улице при проведении различных мероприятий.

Пешие городовые вели внешний уличный надзор. Их посты были расположены на удобных для наблюдения углах и перекрестках улиц так, чтобы городовые смежных постов могли еще и слышать друг друга.

Помимо регулярной полиции была иррегулярная. На каждой улице полицейским чинам помогали старосты, ночные караульщики, десятские, сотские.

Также у полиции была система оповестителей и информаторов, во многом состоявшая из дворников и привратников. Благодаря им, все заявки, поданные потерпевшими, рассматривались в течение 24 часов с момента поступления. Зачастую эта цифра уменьшалась до 12 часов. Раскрываемость доходила до 70 – 75 %.[125] Но здесь надо помнить, что городская полиция после 1905 года не занималась уголовным сыском, который перешел в ведомство сначала сыскного отдела при городском полицейском управлении, а в 1908 году, в ходе реформы полицейской системы, в ведомство образованного Самарского сыскного отделения.

Самарская городская общеуголовная полиция благодаря своей четкой организации была достаточно хорошо осведомлена о частной жизни граждан города. Фактически на каждого самарца имелось досье, к которому прибегали в случае повышения человека по службе или при выдвижении на какую-либо должность[126].

Однако, следя за нравственностью самарцев, именно полиция давала разрешение на открытие публичных домов, за что полицмейстер имел официальный и вполне приличный доход. У самарской полиции даже имелся журнал «По надзору за самарскими проститутками». В этом документе помещались фотографии местных путан, их клички, адреса квартир и номеров, где они»работали», говорилось о примерной стоимости их услуг с учетом инфляции[127].

Особое внимание полицией уделялось чистоте и санитарной гигиене города. Нижним полицейским чинам следовало следить за тем, чтобы жители убирали свои дворы, чистили снеговые ямы и сточные канавы, чтобы не вырубались между домами деревья, которые служили защитой от пожаров, в домах имелись бы пожарные принадлежности[128]. Полиция контролировала и городскую торговлю. Неоднократно пресекались случаи торговли гнилым мясом, тухлыми овощами и плохим хлебом[129]. Самым тяжелым районом в санитарном отношении считался район Хлебной площади, где проживали, в основном, небогатые граждане. Хлебная площадь также являлась одним из главных центров городской торговли. Поэтому, в связи с трудностями несения постоянной службы в этом районе, в 1905 году было решено: «Назначить периодически особый наряд городовых».[130]

Следила полиция и за уличным движением. Полицейским чинам предписывалось, в случае, если у извозчика понесли лошади, останавливать их. Полицейские чины могли возлагать штраф на извозчиков, жестоко обращавшихся с лошадьми[131]. Пресекались случаи обмана извозчиками пассажиров и отказа пассажиров оплачивать проезд. Контролировалась и яркость освещения улиц.

Полицией запрещалось любое нарушение общественного порядка: публичные ссоры («площадная ругань»), игра на балалайках и гитарах[132]. Полицейские чины присутствовали на всех публичных мероприятиях и крестных ходах (полицейским предписывалось следить за правильностью совершения православных обязанностей и препятствовать православным оставлять веру и переходить в другую). По этому поводу знаменитый журнал «Кнут» в свое время опубликовал карикатуру, поместив полицейского в мундире и сапогах на семейном ложе между супругами[133].

Городская полиция и, в частности, городовые, следили за состоянием здоровья людей на своем участке, дабы не допустить развитие эпидемий. Городовые же задерживали и отправляли в полицейский участок до вытрезвления пьяных, помогали занемогшим. Таким образом, городской полицией контролировались практически все сферы общественной жизни города.

Городская общеуголовная полиция успешно контактировала со всеми остальными полицейскими подразделениями. Так, городовые обязаны были задерживать всех подозрительных лиц и сообщать об этом в жандармерию и Самарское сыскное отделение; они должны были присутствовать при задержании преступников на своем участке; часто помогали раскрывать уголовные преступления; осуществляли негласный надзор за «неблагонадежными» гражданами.

Однако хочется развенчать бытовавшее тогда и иногда встречающееся сейчас мнение, будто бы городской полицией перлюстрировалась почта. Этого не только не делалось, но даже было строжайше запрещено не только городской полиции, но и сыскной, и даже политической. Заниматься подобным дозволялось только одному единственному ведомству в Департаменте полиции[134].

Финансировались полицейские учреждения за счет Министерства внутренних дел. На содержание Самарской городской полиции ежегодно выделялось 62484 рубля серебром[135]. Но существовали и альтернативные источники. Например, на средства Жигулевского пивзавода в начале прошлого столетия была учреждена должность старшего городового с содержанием 205 рублей годовых (плюс к основному жалованию в 500 рублей). Из них 180 рублей являлись собственно жалованием, а 25 предназначались на покупку обмундирования. Причем оговаривалось, что городовому завод «обязался предоставить квартиру с отоплением и освещением, а также оплатить расходы на вооружение»[136].

Что касается численности, то в городской полиции в январе 1905 года служило в распоряжении четырех частных приставов 28 околоточных надзирателей и 265 пеших и конных городовых[137]. В арсенале самарской полиции числилось 390 единиц огнестрельного оружия систем «Бульдог», «Смит и Вессон», «Лефаше». В 1912 году в ходе очередной реформации накануне трехсотлетия дома Романовых увеличили численность городской полиции и завершилось ее перевооружение. В 1914 году в Самаре на службе состояло 280 нижних полицейских чинов и 85 конных ночных стражников. На вооружении у них находилось 400 револьверов «Смит и Вессон» и «Наган»[138].

Выглядели представители полиции вполне солидно. Офицеры ходили в темных (по праздникам в белых) мундирах, брюках галифе, фуражках или кубанках с кокардами, саблями на портупее. У офицеров и у младшего состава полиции были серые шинели. Городовые надевали темные или белые длиннополые мундиры с двумя рядами пуговиц, брюки галифе, сапоги и фуражку с козырьком. Они носили погоны, нередко − сабли на боку.

С 5 октября 1913 года у полиции появился свой профессиональный праздник. Для самарских полицейских это был и вовсе особенный день – день Святого Алексия, митрополита Московского и небесного покровителя нашего города.

РАЗДЕЛ III. ВСЕОБЩАЯ ИСТОРИЯ

Ó О.О. Ковдеева

АНТИЧНОСТЬ В ПОЛИТИЧЕСКОЙ И ЭТИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ ФРАНЦУЗСКИХ ПРОСВЕТИТЕЛЕЙ

У каждого времени своё представление о совершенном обществе и свои методы конструирования модели идеального строя. В век Просвещения утопические проекты преобразования общества обосновывались ссылками на авторитет утопии, именуемой «золотым веком человечества».

По мысли французских философов, таким временем являлась Античность – с её благородными правителями, доблестными гражданами, совершенной законодательной системой.

Слова Клода Адриана Гельвеция об обращении к Античности, с определённой долей её идеализации, можно применить к творчеству большинства просветителей: «Окидывая взглядом республики, наиболее богатые добродетельными людьми, я останавливаюсь на Греции, на Риме и вижу, как родится там множество героев. Кажется, что их великие деяния заботливо собраны историей, для того чтобы распространять аромат добродетели в веках, наиболее испорченных и наиболее отдалённых. Они похожи на сосуды с фимиамом, которые, будучи поставлены на алтарь богов, наполняют своим благоуханием все обширное пространство храма».[139] А вот Дени Дидро не мог согласиться с этим утверждением Гельвеция и отмечал, что в Афинах и в Риме было столько же злых и безумных людей, как в современном им Париже – «толпа, то она повсюду одинакова».[140] При этом он не отрицает, что великих людей «та эпоха» дала больше, но это связано, прежде всего, с хорошим законодательством. Во времена Сократа, Катона, Аристида безумцев, злодеев было столько же, и они жили бок о бок с великими, ходили по тем же улицам и дышали тем же воздухом. В противовес Гельвецию Дидро заключает: «Целая нация, отдалённая от нас большим промежутком времени, представляется нам горсткой знаменитостей, имена которых сохранила для нас история».[141]

Интересным является то, что сам Гельвеций, оценивающий Древнюю Грецию и Рим в превосходной степени, вознося их на «пьедестал истории человечества» в «Мыслях и размышлениях» критикует Монтескье за предпочтение, которое тот отдаёт римлянам и афинянам. Говоря, что Монтескье смешивает поступки и действия народа, которые он совершает в дни своей славы, воодушевлённый добродетелью, с тем, что делает в эпоху разложения, Гельвеций утверждал, что хотя афиняне и римляне часто делали замечательный выбор – вверяли себя достойным людям, то порой они их наказывали за неудачи, а иногда, вообще – предпочитали дерзость и пустое красноречие скромному достоинству.[142]

Мы видим определённое противоречие в работах самих просветителей, но при этом Античность – именно тот период в истории человечества, куда просветители обращаются за примерами и доказательством своих, а иногда и заимствованных точек зрения.

У просветителей XVIII века мы находим утверждения о том, что счастье – вот то, ради чего живут и к чему стремятся все, без исключения. Правители же не должны забывать, что именно они являются своего рода «проводниками», способствующими скорейшему приближению к счастью. Этот путь к счастью не всегда ясен и доступен человечеству, и задача правителей иногда даже властью и силою направлять всё человечество к его благу, которого оно часто не знает. Поэтому просветители приходят к выводу – «золотому правилу» для владык земных (и древности, и современности): правители созданы для того, чтобы трудиться для счастья своих народов. А следовательно, искусство делать государство счастливым и процветающим называется политикой.

Достижение счастья возможно, по мнению французских мыслителей, и одним из самых верных способов его достижения является правление мудрых монархов, которые своей деятельностью обеспечат гражданам достойную жизнь. Так, Вольтер разрабатывал концепцию «просвещённого правления», которое мыслилось им как союз философов и государей, где первым предназначена законодательная власть в полном смысле этого слова, а вторым – исполнительная, причём в очень ограниченном плане: философы просвещают государей об истинных принципах общественного устройства, а государи реализуют эти принципы, воплощая их в новых политико-юридических законах и в повседневной практике управления государством. Согласно Вольтеру, «народы были бы счастливы, имея государей-философов», и, в то же время, «государи были бы ещё более счастливы, имея значительное число подданных-философов».

Обращаясь к Античности за примерами подобных правителей, просветители уделяют особое внимание популярному сюжету из истории Древней Греции о полумифическом спартанском законодателе – Ликурге. «Иногда народам устанавливали законы философы, что видно на примере таких мудрецов, как Солон или Ликург. Только люди, много размышлявшие о человеческой природе, в состоянии понять и исправить пороки, постепенно проникающие в практику общественной жизни и часто приводящие государства к упадку или гибели».[143]

Жан-Жак Руссо в своём труде «Об общественном договоре» подобно Гольбаху утверждал, что для наилучшего правила общежития нужен человек, который видел бы все страсти людей, но не испытывал ни одной из них, чьё счастье не зависело бы от людей, но кто бы согласился заняться людским счастьем, тот, который уготовлял себе славу в отдалённом будущем, готов был трудиться в одном веке, а пожинать плоды своих трудов − в другом. Самым ярким примером такого деятеля Руссо называет Ликурга.[144] При этом мыслители сходились в том, что для достижения счастья, общего блага правители, законодатели должны, если это необходимо, переступать через устоявшиеся нормы, традиции, обычаи, являться своего рода первооткрывателями. И вновь показатель − Ликург. «Я прошу обратить внимание на силу гения, – пишет Монтескье, – которою должны были обладать законодатели для того, чтобы видеть, что, нарушая все принятые обычаи и смешивая все добродетели, они явят миру свою мудрость. Ликург, смешав грабёж с духом справедливости, беспощадное рабство с крайней свободой и самые свирепые чувства с величайшей умеренностью, дал устойчивость своему городу».[145]

«Хвала» Ликургу, переходила из одного произведения в другое, Ликург – так часто упоминаемый герой, что порой он, словно пересекая грань реальности, становится современником французов XVIII века.

«В продолжение шестисот лет не было спартанца, который не почитал бы себя обязанным Ликургу и который не видел бы в нём величайшего и мудрейшего из людей. Пусть же государь, способный по примеру сего законодателя управлять своими подданными и вести их за собой, вознамериться сделать из них граждан».[146]

Что касается обращения к римской политической традиции, то здесь самый яркий пример – Марк Аврелий. Мабли писал о нём как о мудрейшем и справедливейшем государе. Марк Аврелий почитал себя не обладателем, но правителем империи и говорил, что все, и сам он, принадлежит государству. Вручая меч начальнику преторианцев, он повелел употреблять оный и против него самого, если будет несправедлив.[147] Вольтер, вообще, упоминает имя этого императора в своём «Философском словаре» в разделе «Философия» и ставит его в один ряд с мудрейшими мыслителями древности: Цицероном, Сенекой, Плинием.[148]

Отсюда, мыслители приходят в своих размышлениях к выводу о том, что законы, созданные такими правителями в высшей степени справедливы, они предоставляют гражданам возможность наслаждаться настолько полной свободой, насколько это возможно в соответствии с нормами того или иного государства, а также в соответствии с потребностями и условиями жизни конкретного общества. Несправедливые же законы – плод деятельности несправедливых правителей, направленный против истинной воли людей. Создание таких законов, по мнению философов, продиктовано прихотями, насилием и личными интересами государей. Такие законы лишают граждан самых разумных прав, а следовательно, являются нарушением самого естественного права человечества – права на счастье.

Обращение к Античности в поисках политического образца является закономерным, и это видно на примере творчества всех представителей французского Просвещения XVIII века.

Древнегреческие и древнеримские мыслители высказали фундаментальные идеи, определив магистральное развитие европейской цивилизации. Они «завещали» их разработку на следующих этапах мировой истории: во времена утвердившегося христианства, на рубеже Нового времени, в эпоху Просвещения, на века и века вперёд. В каком бы направлении ни шёл научный поиск, его непременным условием остаётся верность античным заветам, необходимости нравственного совершенствования, чувству человеческого достоинства, морального долга.

Ó Ю. Н. Кузьмина

ВОСТОЧНЫЕ КОРНИ КУЛЬТА АРЕТИМДЫ В ЭФЕСЕ

Культурная и религиозная жизнь эллинов в эпоху ранней архаики является необычайно интересной темой, так как именно в этот период начинается формирование античной цивилизации, непосредственно создавшей фундамент цивилизации европейской. Несмотря на всю самобытность культуры эллинов архаического периода, следует не забывать, что на ее сложение на начальных этапах повлияли и уже сформировавшиеся к тому времени культурные традиции обществ Древнего Востока. Поэтому весьма интересной проблемой в контексте эллинской религии является синкретичность некоторых культов, особенно на приграничных территориях.

Иония – область, лежащая на западном побережье Малой Азии, являлась одним из важнейших посредников во взаимодействии восточных и зарождающейся эллинской цивилизаций, а Эфес, заселенный ионийцами в XII в. до н.э. – одним из важнейших торговых и культурных центров древности.[149] Данная работа посвящена исследованию религиозного культа Артемиды Эфесской, принципиально отличавшегося от традиционных представлений об Артемиде как о целомудренной богине–деве.

Артемида почиталась еще в микенскую эпоху, а некоторые ученые, вообще, удревняют зарождение ее культа до времени существования минойской цивилизации. Так А. И. Зайцев отождествлял с ней минойскую владычицу зверей, а также минойскую Бритомартис и Диктину.[150] Геродот рассказывает о почитании культа Артемиды в Бравроне в Аттике еще во времена пеласгов – предположительно одного из догреческих племен Восточного Средиземноморья (Herod. VI. 138).

Культ Артемиды продолжил свое существование и в последующие периоды, сохраняя микенские корни. На Пелопоннесе и в Средней Греции в эпоху архаики и позднее в образе Артемиды сохранилось больше черт древних культов, в Ионии же ее культы характеризуются чертами, говорящими о более позднем, вторичном распространении, что, вероятно, обусловлено временем проникновения греческого населения в Малую Азию (примерно XII–VIII вв. до н.э.).[151] Именно в Эфесском культе и проявляется синкретичность образа Артемиды, включающего кроме традиционных микенских черт еще и характеристики восточных богинь плодородия.

Традиционно не принято считать Артемиду богиней с восточными корнями, хотя имеются некоторые сведения, которые свидетельствуют об обратном. Во–первых, вероятно, что брат Артемиды Аполлон является богом восточного – малоазийского происхождения (Hes. Teog. 919).[152] Мать Артемиды Лето–Латона, возможно, тоже имела восточные корни: ее культы были сосредоточены, в основном, в юго-западной Малой Азии.[153] Страбон сообщает о том, что на реке Ксанф в Ликии существовал храм Лето (Strabo. XIV. III. 6). Так же о восточном происхождении Артемиды может свидетельствовать то, что она выступала на стороне троянцев в Троянской войне, описанной Гомером. Кроме этого, есть версия о хетто-лувийском происхождении имени Артемиды и некоторых элементов ее культа. М. П. Нильссон пишет о том, что форма имени Артемиды встречается в одной лидийской надписи, что и должно служить доказательством хетто–лувийского происхождения.[154] Кроме этого, вполне очевидна близость Артемиды к малоазийской Великой матери и на то, что оргиастические элементы культа Артемиды, связанные с плодородием, вероятно, были заимствованы именно из образа данной богини.[155]

Но, в основном, все эти восточные черты следует относить к образу Артемиды, почитаемой в эллинских малоазийских полисах. Поэтому можно утверждать, что образы Артемиды в разных областях греческого мира имели разный характер и истоки (как уже было сказано выше, в некоторых регионах сильно было микенское влияние, и, стало быть, образ Артемиды выглядел более традиционно). В данной работе нас будет интересовать культ Артемиды Эфесской, в образе которой присутствует, как нам кажется, наибольшее количество восточных религиозных традиций.

По сообщению Страбона, Эфес изначально был заселен карийцами и лелегами (Strabo. XIV. I. 21), впоследствии область заселили колонисты, прибывшие туда под руководством Андрокла – сына афинского царя Кодра (Strabo. XIV. I. 3)[156] расселившись вокруг Афинея и источника Гипелея, захватившие еще и область на склоне горы Коресс. Данное поселение согласно Страбону просуществовало вплоть до времен правления Креза (560–547 гг. до н.э.), а впоследствии жители спустились со склонов горы и жили вдоль храма (Strabo. XIV. I. 21). Поэтому некоторые антиковеды делают вывод о том, что первоначально эфесский храм являлся святилищем карийской богини.[157]

Каллимах в гимне «К Артемиде» предлагает версию о возникновении эфесского храма:

И амазонок народ, возлюбивший брани, у брега,

Подле Эфеса поставил тебе кумир деревянный…

(Callim. Ad Arthem. 237–238)

По Каллимаху основательницами храма выступают амазонки – в греческой мифологии женщины-воительницы, живущие в Малой Азии. Очевидно, под амазонками в греческой мифологии следует понимать некое племя, стоящее на более низкой стадии развития, чем эллины.[158] Некоторые античные авторы и современные историки вообще не склонны верить легендам об амазонках.[159] Палефат утверждает, что амазонки были не воинственными женщинами, а мужчинами, которые носили хитоны до пят, волосы повязывали митрами и были необычайно храбры (Палефат. О невероятном. XXXII). Вероятно, легенды об амазонках представляют собой героизированные формы матриархальной мифологии, то есть уже те, на которые легла печать патриархата и героизма.[160] Страбон так же рассказывает о том, что три знаменитые амазонские царицы – Марпеса, Лампадо и Гиппо – захватили большие владения в Малой Азии и Сирии и основали города Эфес, Смирну, Киму и др. (Strabo. XI. V. 3–4).

Позже храм достроили ионийцы, занявшие эти территории, и приобрел онуже вполне традиционный вид: «После ж вокруг кумира того воздвигли пространный храм; святее его не видело солнце, как и богатством обильней» (Callim. Ad Arthem. 248–250). Сейчас традиционной считается точка зрения о том, что древний идол Артемиды Эфесской (рис. 1) негреческого происхождения: Артемида Эфесская имеет большое количество грудей, что может говорить о ее материнских, вскармливающих функциях. В. П. Завьялова на основании данных фактов высказывает мнение в пользу хеттского происхождения культа.[161] Более вероятной представляется версия о том, что Артемида Эфесская все же была одной из ипостасей великой малоазийской матери, которая является обобщающим и завершающим образом матриархальной мифологии.[162]

Культ Артемиды Эфесской пронизан азиатскими представлениями. Во-первых, если в традиционной мифологии Артемида представляется чистой, непорочной девой, то в Эфесе облик Артемиды меняется, и на культовом изображении она предстает многогрудой. Кроме того, среди многочисленных жрецов Артемиды имелось немало рабов и евнухов (называемых мегабизами), вместе с ними жрицами должны были быть и девушки.[163] Служители культа Артемиды многогрудой подвергались кастрации, как и служители культа Кибелы.[164] Как богиня женской плодовитости, Артемида отождествляется с персидской Анаитой, в храмах которой так же, как и в эфесском храме Артемиды, практиковалась ритуальная проституция,[165] как ритуал, вероятно, также заимствованная эллинами вместе с некоторыми восточными культами (например, Афродиты Урании или Артемиды Эфесской).

Как видно, образ Артемиды многогрудой действительно является религиозным культом, который принципиально не похож на культы Артемиды, почитающиеся в Балканской Греции. Этот культ синкретичен, в нем прослеживаются черты многих восточных богинь (Кибелы, Анаиты, Иштар и др.), но все они имеют общие корни, заложенные в образе великой малоазийской матери, так как Малая Азия уже с древности была весьма сложным этнокультурным и этнолингвистическим регионом, что обуславливает своеобразие развития в малоазийских полисах Греции эллинской олимпийской религии.

Ro0152

Рис. 1. Артемида Эфесская. Алебастровая статуэтка из музея Неаполя

Ó А. Н. Сквозников

МАКЕДОНСКИЙ ВОПРОС ВО ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКЕ РОССИИ

В 1903 – 1908 гг.

Балканский полуостров был и остается одним из наиболее нестабильных регионов Европы, очагом острых этнополитических и межконфессиональных конфликтов. Истоки этих противоречий следует искать, в том числе, в событиях, происходивших на Балканах в начале XX столетия. Одной их острейших балканских проблем начала XX века являлся так называемый македонский вопрос, который и по сей день остается камнем преткновения в отношениях между Болгарией, Грецией, Республикой Македония, Сербией, а в последнее время и Албанией.

Россия в реализации своей балканской политики активно участвовала в решении македонского вопроса со времени его возникновения в европейской политике в 1878 г. и вплоть до начала Балканских войн 1912 − 1913 гг., в результате которых территория Македонии была поделена между Грецией, Сербией и Болгарией. Тема политики Российской империи в македонском вопросе в начале XX века является актуальной как с точки зрения ее малой изученности, так и с точки зрения важности для понимания современных событий как в Македонии, так и на Балканах в целом.

В начале XX столетия Македония – историческая область на юге Балканского полуострова, входившая в состав трех вилайетов Османской империи (Салоникского, Битольского и Косовского) и населенная, в основном, славянами православного вероисповедания (болгарами и сербами), а также греками и румынами. Национально-освободительная борьба христианского населения Македонии против турецкого гнета, тесно переплетавшаяся с экспансионистскими устремлениями балканских государств (Болгарии, Греции, Сербии и Румынии) в отношении македонских земель и затрагивавшая интересы великих держав, имевших свои планы в отношении Македонии как важнейшего стратегического региона на Балканах, и составила сущность так называемого македонского вопроса.

Возникновение македонского вопроса в европейской политике обычно датируют 1878 г. Тогда по Сан - Стефанскому миру македонские земли были включены в состав автономного Болгарского княжества. Однако из-за жесткого противодействия западных держав − Великобритании и Австро-Венгрии − Сан - Стефанский договор замененили Берлинским трактатом, в соответствии с которым Македонию вновь возвратили под турецкое управление. Западные державы, опасавшиеся образования на Балканах крупного славянского государства, находящегося под покровительством России, выступали категорически против создания «Большой Болгарии» за счет включения в ее состав македонских земель.

Великие державы, подписавшие Берлинский трактат, обязали Османскую Порту со временем провести в ее европейских провинциях, в том числе и в Македонии, реформы с тем, чтобы уравнять христиан в правах с мусульманами и, прежде всего, допустить христиан в состав судебных и административных учреждений, а также в полицию и жандармерию. Затягивая проведение соответствующих преобразований, султан Абдул-Хамид II (1876 – 1909 гг.) установил в Османской империи, в том числе и в балканских владениях, жесточайший режим («зулюм»), для которого были характерны чудовищный произвол турецких чиновников и всеобъемлющая коррупция в государственном аппарате.[166]

Кульминацией национально-освободительной борьбы славянского населения Македонии против османского гнета в начале XX в. стало Илинденское восстание, которое началось в Македонии 2 августа 1903 года − в день Святого Ильи. Восстание было подавлено турками с исключительной жестокостью. В результате карательных действий турецких войск в Македонии сожгли более двухсот сел, число беженцев (в основном болгар) составило почти тридцать тысяч.[167] Крайне жестокое подавление восстания турками вызвало негативную реакцию великих держав, которые стали вновь требовать от Порты провести в Македонии реформы в пользу христианского населения. В противном случае угнетенное положение христиан в македонских землях могло привести к новым антитурецким выступлениям, которые наряду с вооруженными столкновениями различных этнических групп (болгар, греков, сербов и румын) в Македонии могли перерасти в крупномасштабный военный конфликт с участием Болгарии, Греции, Сербии и Румынии, чего крайне не желали великие державы, в том числе и Россия.

Перспектива крупного вооруженного конфликта на Балканах, поводом для которого могла стать македонская проблема, заставила великие державы принять срочные меры для предотвращения серьезных потрясений в этом взрывоопасном регионе. Наибольшую активность в поисках мирного решения македонской проблемы в начале XX века проявили Россия и Австро-Венгрия. Обе империи были крайне заинтересованы в том, чтобы отсрочить решение македонского вопроса и тем самым избежать осложнения международных отношений на Балканах: Россия нуждалась в обеспечении надежного тыла при активизации своей внешней политики на Дальнем Востоке; Австро-Венгрия, полностью поглощенная решением внутренних проблем, связанных помимо прочего, с нарастанием в Дунайской империи славянского антигабсбургского движения, также вынуждена была на время отказаться от активной внешней политики на Балканах.

Осенью 1903 г. Россия и Австро-Венгрия разработали и рекомендовали Порте проект реформ (Мюрцштегская программа), суть которого состояла в улучшении положения христианского населения Македонии. Мюрцштегский проект предусматривал проведение в македонских вилайетах административной, финансовой и судебной реформ и реорганизацию турецкой полиции и жандармерии по европейскому образцу, что, по мнению России и Австро-Венгрии, должно было смягчить напряжение в Македонии.

В соответствии с Мюрцштегской программой, при главном турецком инспекторе македонских вилайетов Хильми-паше назначались особые гражданские агенты от России и Австро-Венгрии. Они должны были, выступая в роли наблюдателей за исполнением реформ в Македонии, «обращать внимание генерального инспектора на нужды христианского населения и указывать на злоупотребления местных властей».[168] Реорганизация жандармерии и полиции в македонских вилайетах поручалась европейским офицерам, представителям великих держав, которым следовало наблюдать за действиями турецких войск по отношению к местному христианскому населению с целью предотвращения турецкого произвола и насилия. Европейские офицеры имели право отдавать приказы турецким жандармам и удалять из жандармерии тех лиц, которые по своим физическим и нравственным качествам не способны были нести службу.[169]

Согласно Мюрцштегской программе, сбор налогов в македонских вилайетах вместо прежней откупной системы, находившейся ранее в руках крупных турецких землевладельцев («беев») и дававшей им большой простор для злоупотреблений, должен был теперь производиться органами общинного самоуправления христианского населения. Полевые сторожа в селах, где большинство населения составляли христиане, также назначались из христиан. Полевые сторожа («бекчи»), набираемые обычно из албанцев – мусульман, назначались турецкими властями в христианские села формально для охраны сельскохозяйственных угодий, фактически же они там практически неограниченной властью, заставляли селян бесплатно работать на себя, вершили произвольные поборы, попустительствовали бандитам-единоплеменникам, грабившим безоружное христианское население.[170]

Мюрцштегский проект также требовал от Порты даровать амнистию политическим арестантам, участникам Илинденского восстания и предусматривал роспуск нерегулярных воинских формирований (редифов) в Македонии.[171] Дело в том, что расходы на содержание редифов, располагавшихся в Македонии с момента Илинденского восстания, тяжким бременем ложились на местное население. Кроме того, после подавления восстания значительно ослабла воинская дисциплина, и турецкие войска занялись грабежами и насилиями над македонскими христианами.

Деятельность европейских реформаторов в Македонии, осуществлявших нажим на Порту, на первых порах дала видимые результаты – прекратились систематические преследования турками местных христиан, положение которых в отношении имущественной и личной безопасности заметно улучшилось. Турецкие жандармы, ранее выполнявшие функции, несвойственные провинциальной полиции (проводников воинских формирований, личных охранников у турецких чиновников), стали уделять больше внимания своим прямым обязанностям. Их состав в профессиональном отношении обновился и улучшился, они стали получать повышенное жалование, что привело к сокращению злоупотреблений со стороны жандармов. Реформа впервые открыла доступ в жандармерию местным христианам, число которых все же было незначительным, поскольку христианское население Македонии не спешило поступать на службу в турецкую жандармерию. Объяснением этого могут служить слова, произнесенные генеральным инспектором македонских вилайетов Хильми-пашой на одной из сходок албанцев, возмущенных началом реформ в пользу христиан, и отражающие настроение большинства турецких чиновников: «Даже если нас принудят принимать христиан в жандармы, мы будем всегда иметь в нашем распоряжении средства, которые сделают им службу в жандармерии невозможной».[172] Понятно, что эти слова главного представителя Порты в Македонии, человека, которому поручили контролировать проведение реформ, не могли не насторожить христиан, которые боялись поступать на службу в турецкую жандармерию.

Необходимо отметить, что реорганизация жандармерии, как и другие преобразования, намеченные Мюрцштегской программой, упирались в нехватку денежных средств. Весной 1905 г. Россия и Австро-Венгрия поставили перед Портой вопрос о проведении в трех македонских вилайетах финансовой реформы, целью которой являлось сокращение коррупции и за счет этого освобождение средств, необходимых для проведения реформ в пользу христианского населения Македонии.

В конце 1905 г. в Македонии появился еще один орган иностранного контроля – Финансовая комиссия. Для ее организации европейским державам пришлось даже прибегнуть к нажиму на Порту с помощью коллективной морской демонстрации в Средиземном море у берегов Турции.[173] Главная задача Финансовой комиссии, куда вошли представители от России, Австро-Венгрии, Великобритании, Франции, Германии и Италии, состояла в том, чтобы путем жесткого финансового контроля бюджетов македонских вилайетов предотвратить нецелевое использование средств и направить расходы на нужды местного населения и, прежде всего, на экономическое восстановление Македонии после разрушительного подавления Илинденского восстания.

Следующим шагом в рамках Мюрцштегской программы должна была стать судебная реформа, призванная искоренить главный недостаток турецкой судебной системы, в том числе в Македонии, состоявший в фактической зависимости судов от административной власти на местах, чем, естественно, нарушался принцип судебного беспристрастия, особенно в отношении христианского населения. Однако судебную реформу так и не провели в Македонии из-за противодействия Порты и Австро-Венгрии. Последняя, начиная с 1907 г. фактически отказалась от совместной с Россией политики реформ в Македонии и, воспользовавшись ослаблением России после поражения в Русско-японской войне 1904 – 1905 гг., начала постепенно, опираясь на Германию, наращивать свою экспансию на Балканах.

В планы австрийского руководства входила аннексия Боснии и Герцеговины, оккупированной австрийцами еще в 1878 г., и проведение в западной части Балканского полуострова ряда важных в стратегическом и экономическом отношении железных дорог.[174] Однако прежде чем приступить к реализации замыслов относительно Боснии и Герцеговины, венский кабинет поставил перед собой задачу, оттеснив Россию и Великобританию, прибрать к своим рукам сначала Македонию.

В январе 1908 г. Австрия объявила о соглашении с турецким правительством относительно строительства железной дороги из Боснии и Герцеговины через Новопазарский санджак и Македонию на соединение с турецкой железной дорогой Митровицы – Салоники.[175] Эта железная дорога, важная в экономическом и военном отношении, должна была стать главным проводником австро-венгерской экспансии на Балканах, и, в частности, в Македонии. Турецкое правительство дало согласие на эту железнодорожную концессию в обмен на обещание Австро-Венгрии не настаивать на безотлагательном проведении реформ в Македонии.[176]

Таким образом, выдвижение Австро-Венгрией проекта по строительству Митровицкой железной дороги, идущей через македонские земли, фактически означало переход Македонии под безраздельное австрийское господство и подрывало саму суть Мюрцштегского соглашения 1903 г.

В сложившейся обстановке российская дипломатия решила отказаться от бессмысленного взаимодействия с Веной в деле македонских реформ, переориентировавшись на Лондон, давно уже выдвигавший свои, радикальные планы решения македонского вопроса. В частности, британская дипломатия предлагала учредить в Македонии должность генерал-губернатора − подданного Турции мусульманина или христианина, но ответственного только перед европейскими державами, а также ввести в Македонию иностранные войска с целью поддержания порядка и установления там особого статуса управления под контролем европейских держав.[177] Фактически это означало установление широкой автономии Македонии под протекторатом великих держав при номинальном сюзеренитете Порты.

Необходимо отметить, что русско-австрийское сотрудничество в деле македонских реформ давно уже вызывало беспокойство в Великобритании, которая видела в нем подготовительный этап создания антианглийского союза (Германии, Австро-Венгрии и России).[178] На возможность такого развития событий указывает то обстоятельство, что, начиная с 1906 г., между российскими дипломатами с одной стороны и австрийскими и германскими дипломатами – с другой, велись оживленные переговоры о возрождении Союза трех императоров. И именно разногласия по македонскому вопросу не позволили тогда осуществить восстановление этого союза.[179]

Великобритания, территориально не заинтересованная в Македонии, проводила в начале XX в. курс на превращение этой части Балкан в главный узел русско-австрийских и русско-германских противоречий, пытаясь тем самым разбить временную консолидацию континентальных держав на базе Мюрцштегского соглашения и способствовать англо-русскому сближению для совместного противодействия австрийскому и германскому влиянию на Ближнем Востоке и Балканах.

Перед русским правительством возникла дилемма: либо сохранение австро-русской (а фактически австро-германо-русской) опеки над Македонией, либо единый фронт с Великобританией против Австро-Венгрии и Германии. Российское руководство, осознававшее, что дальнейшая совместная с Австро-Венгрией политика реформ в Македонии становится невозможной, все же не собиралось доводить дело до открытого разрыва с Габсбургской империей, проводя так называемую политику балансирования. Так, отвергнув английский план реформ в Македонии как радикальный, Россия выдвинула свой более умеренный проект, предусматривавший некоторое расширение полномочий генерального инспектора Хильми-паши и расширение числа гражданских агентов в Македонии за счет включения туда наряду с российским и австро-венгерским также агентов от Великобритании, Италии, Франции и Германии.[180] Смысл проекта заключался в замене русско-австрийского контроля над Македонией, многосторонним, но без фактического отторжения этой области от Турции, как это предлагал Лондон. В установлении коллективной опеки европейских держав над Македонией Россия видела реальную возможность предотвращения распространения австро-германского влияния на Балканах.

Новая программа реформ, нацеленная на усиление многостороннего иностранного контроля над Македонией и представлявшая в сущности комбинацию английских и русских предложений, была согласована в начале июня 1908 г. в г. Ревеле во время встречи Николая II и Эдуарда VII. Окончательный компромиссный вариант нового проекта реформ в Македонии, следовало подготовить в конце июля 1908 г.[181] Но этим планам не дано было осуществиться, поскольку 20 июля 1908 г. в Османской империи произошел младотурецкий переворот под лозунгом восстановления конституции 1876 года. Одним из первых последствий прихода к власти младотурецкого правительства стало свертывание всех реформ в Македонии. Младотурки заявили, что они больше не нуждаются в иностранной опеке и сами будут проводить в Европейской Турции все необходимые преобразования, которые посчитают необходимыми.[182] Таким образом, англо-русская Ревельская программа, так и оставшаяся лишь «мертвым словом на бумаге», завершила поиски мирных путей реформирования македонских вилайетов в начале XX века. В итоге неразрешенный македонский вопрос стал одной из главных причин Балканских войн 1912-1913 гг.

Подводя итоги, следует отметить, что политика России по македонскому вопросу в 1903 – 1908 гг. определялась двумя аспектами: с одной стороны, традиции и идеология внешней политики России (поддержка единоверцев и особенно славян) предполагали активное содействие национально-освободительному движению христианского населения Македонии, с другой стороны, Россия вынуждена была проводить политику сохранения власти турецкого султана и территориального статус-кво на Балканах, к чему ее обязывали еще условия Берлинского договора 1878 г. Кроме того, активизация внешней политики Российской империи на Дальнем Востоке в начале XX века также требовала всячески избегать радикального решения македонского вопроса (раздела Македонии между балканскими государствами или достижения ее автономии в рамках Османской империи), что могло привести к серьезному военно-политическому конфликту на Балканах, а этого Россия крайне не желала.

Исходя из этого, важнейшим элементом внешней политики в России в македонском вопросе в начале XX века являлось стремление с помощью коллективного дипломатического нажима великих держав на Османскую Порту заставить турецкое правительство, несмотря на его сопротивление, существенно улучшить положение македонских христиан, прежде всего, уравнять последних в правах с мусульманами, что позволило бы христианам Македонии стать полноправными подданными Османской империи. На наш взгляд, в сложившейся в начале XX века международной обстановке проведение подобной политики было наиболее оптимальным вариантом внешнеполитического курса, проводимого Россией как на Балканах в целом, так и в Македонии в частности.

Частичная реализация Мюрцштегских реформ, проводимых в Македонии в 1904 – 1908 гг. Россией и Австро-Венгрией при поддержке остальных европейских держав и выразившаяся, прежде всего, в относительно успешной реорганизации турецкой жандармерии, объективно способствовала временному умиротворению Македонии и некоторой стабилизации обстановки на Балканах в целом. Российская дипломатия в начале XX в. выполнила в Македонии важную миротворческую миссию, предотвратив своими усилиями возможный крупномасштабный военный конфликт, назревавший на Балканах из-за Македонии.

Разногласия, наметившиеся к 1907 году между ведущими европейскими державами (Австро-Венгрией и Германией, с одной стороны, и Великобританией и Россией − с другой) относительно дальнейшей судьбы македонских земель, в полной мере обнажили те глубинные противоречия, существовавшие в первом десятилетии XX века между двумя европейскими военно-политическими блоками – Антантой и Тройственным союзом. Трения, возникшие между Россией и Австро-Венгрией, за которой стояла Германия, по поводу дальнейших путей решения македонского вопроса, способствовали среди многих других причин окончательному повороту России в сторону Антанты.

РАЗДЕЛ IV. ФИЛОСОФИЯ и социология

Ó И. В. Дёмин

ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНО-ОНТОЛОГИЧЕСКАЯ ТРАКТОВКА НАУКИ В ЕЁ СВЯЗИ С ВОЗМОЖНОСТЬЮ НАУЧНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ ИСТОРИИ НАУКИ

В данной статье обсуждается проблема философских оснований научной историографии истории науки. Проблема формулируется следующим образом: как возможна научная историография истории науки? Такая постановка проблемы предполагает ответы на следующие основные вопросы:

· что подразумевается под историей науки?

· что подразумевается под научной историографией истории науки?

· что подразумевается под философскими основаниями научной историографии истории науки?

Мы не ставим задачу ответить на вопрос, каковы философские основания научной историографии истории науки, но только выяснить смысл самого этого понятия. Соответственно, не планируем в этой статье решить сформулированную проблему, но только стремимся её прояснить, сформулировав в терминах экзистенциально-онтологического понимания науки.

В статье «Наука и осмысление» М. Хайдеггер пишет: «Как и искусство, наука не есть просто культурное занятие человека. Наука — это способ, притом решающий, каким для нас предстает все, что есть».[183] Иными словами, проект науки заранее уже разомкнул, то есть определённым образом уже представил сущее.

Далее, в этой же статье, Хайдеггер ставит вопросы и отвечает на них: «Является ли наука лишь делом человеческих рук, просто взвинченным до небывалого размаха, так что можно было бы считать, что в один прекрасный день по воле людей, решением каких-нибудь комиссий ее удастся снова упразднить? Или здесь совершается какое-то более великое событие? Не правит ли в науке еще и нечто другое, а не просто человеческая любознательность? Да, так оно и есть. Здесь властвует что-то другое. Только это “другое” скрыто от нас, пока мы цепляемся за привычные представления о науке».[184] Обратим внимание: Хайдеггер вовсе не отрицает, что наука - «дело человеческих рук», следовательно, не отрицает, что «научное познание» – это модус бытия-в-мире. Он лишь говорит, что наука не является только лишь «делом человеческих рук», он уточняет, что её нельзя упразднить «решением каких-нибудь комиссий». Наука – это дело человека не в том смысле, что человек может взять и бросить делать это дело (и тогда не будет никакой науки), а в том смысле, что это дело делает-ся только силами самого человека.

Предмет науки, предмет научного познание – это сущее в его в-себе-бытии, сущее, поскольку оно просто наличествует. Теперь пришло время прояснить и конкретизировать это утверждение. В книге «Истина и метод» Гадамер пишет: «То, что есть в себе, независимо от наших волений, наших желаний. Однако именно потому, что мы знаем его в его бытии-в-себе, оно поступает в наше распоряжение в том смысле, что мы принимаем его в расчет, то есть подчиняем его нашим собственным целям».[185] Сказанное мы интерпретируем так: в-себе-бытие или наличествование сущего – это не единственный и не исходный способ бытия сущего. В‑себе (или наличествование) – это только один модус бытия сущего. Именно с этим модусом бытия сущего и имеет дело наука.

Философия науки уже имеет перед собой некую сложившуюся практику, некий особый «языковой опыт мира» (Гадамер), некий особый проект (систему проектов) - науку. Благодаря чему возможна эта практика, этот опыт, этот проект? На этот вопрос и должна отвечать философия науки. А возможна она благодаря тому, что сущее всегда уже разомкнуто определённым образом, определённым способом – а именно, способом простого наличествования. Учёному сущее изначально дано в его в-себе-бытии. Это философское высказывание. Учёный и наука никогда не скажут, что познаёт сущее в его в-себе-бытии. Это для философии данность сущего в его в-себе-бытии – только один из возможных способов, модусов данности сущего наряду с другими. Для учёного, для науки просто не существует никаких иных способов размыкания сущего. Данность сущего в его в-себе-бытии – это условие науки как определённой практики и проекта.

Приведём ещё два принципиально важных для нас фрагмента из «Истины и метода». «Ни универсум биологии, ни универсум физики не могут отрицать своей соотнесенности с человеческим бытием. Постольку физика и биология обладают одинаковым онтологическим горизонтом, за пределы которого они в своем качестве науки вообще не могут выйти».[186] «Физика, которая просчитывала бы самое себя и была бы своим собственным расчетом, противоречила бы самой себе. То же самое относится и к биологии, изучающей жизненные миры всех живых существ, в том числе и жизненный мир человека. То, что здесь познается, включает в себя, конечно же, и бытие самого исследователя. Ведь он также является живым существом, человеком. Из этого, однако, ни в коем случае не следует, что сама биология есть простой жизненный процесс и принимается в расчет лишь в качестве такового. Напротив, как и физика, биология изучает то, что есть; она сама не есть то, что она изучает. В-себе-бытие, которое исследует наука, будь то физика или биология, соотнесено с тем полаганием бытия (Seinssetzung), которое заключено в самой ее постановке вопроса. Нет ни малейших оснований признавать за притязанием науки на то, что она познает в-себе-бытие, еще и метафизическую правоту. В качестве науки и физика и биология осуществляют предварительное набрасывание своей предметной сферы, познание которой означает господство над этой сферой».[187] Эти фрагменты подтверждают представленную выше интерпретацию и проясняют некоторые моменты, на которых мы прежде не акцентировали внимания. То, что Гадамер называет «онтологическим горизонтом», единым для всякой науки, - это не что иное, как специфический способ данности, разомкнутости сущего учёному. Наука принципиально не может выйти за этот «онтологический горизонт», то есть «представить» какой-то иной способ данности, разомкнутости сущего.

Далее. Гадамер говорит: человек – это живое существо; биология – это наука о живых существах; в то же самое время биология «не могут отрицать своей соотнесенности с человеческим бытием» и есть модус человеческого бытия. Но из этих «посылок» вовсе не следует, что «биология есть простой жизненный процесс».[188] Биология – это осуществляющий-ся проект. Наука биология – это не простое продолжение человеческой биологии, не просто жизненный процесс, но это и не просто выбор человеческой субъективности, от которого можно в любой момент отказаться. Это проект, который осуществляет-ся в только научной деятельности человека, но над которым человек, строго говоря, не властен[189]. Также обстоит дело и с наукой вообще.

Как видим, Гадамер ни в коем случае не отрицает за наукой права на существование. Но, в то же время, замечает, что «нет ни малейших оснований признавать за притязанием науки на то, что она познает в-себе-бытие, еще и метафизическую правоту». Наука познаёт сущее в его в-себе-бытии. Однако сама наука «не знает», что познаёт сущее в его в-себе-бытии, «не знает», что имеет дело с сущим в модусе наличествования. Это знание есть прерогатива философии науки. Что Гадамер имеет в виду, когда говорит, что нет оснований признавать за наукой ещё и «метафизическую правоту»? Несомненно, он имеет в виду следующее: если наука знает только один способ данности сущего (сущее дано мне-учёному в его в-себе-бытии; ещё точнее: сущее дано мне-учёному всегда в качестве «независимо от меня существующего сущего»), то это не значит, что этот способ данности сущего является единственным или исходным. Для философии, в том числе для философии науки это только один из способов (модусов) данности сущего наряду с другими. Наука познаёт сущее в его в-себе-бытии но не потому, что бытие сущего – это с самого начала в-себе-бытие, наличествование, а потому, что проект науки всегда уже заранее разомкнут сущее именно в модусе в-себе-бытия.

Предмет научного познания – всё сущее вообще, но взятое только в одном модусе – в модусе в-себе-бытии. Однако всё обстоит не так, что сущее сначала есть, наличествует, а потом становится или может от случая к случаю становиться предметом научного познания; сущее в его в-себе-бытии с самого начала есть для науки и учёного. Хотя для учёного всё обстоит так, как если бы сущее уже было до того, как стало предметом научного изучения и будет продолжать быть после исчезновения человечества и науки. И это не какое-то заблуждение, не какой-то самообман, это конститутивная черта научного познания.

Наука как наука не может обойти именно такой способ представленности сущего, не может обойтись без него. Об этом пишет Хайдеггер в статье «Наука и осмысление»: «Теория устанавливает действительное, в случае физики — неживую природу, внутри единой предметной области. Между тем природа ведь все-таки заранее уже присутствует сама по себе. Опредмечивание со своей стороны все время зависит от этого присутствия природы… Теория никогда не пройдет мимо заранее уже присутствующей природы, и в этом смысле она никогда без природы не обойдется. …Природа, таким образом, остается для физической науки не-обходимой. Это слово имеет здесь двойной смысл. Прежде всего, природу не обойти, поскольку теория никогда не минует при-сутствующего, оставаясь зависимой от него. Во-вторых, природу не обойти, поскольку предметное противопоставление как таковое не позволяет теоретическому представлению и установлению когда бы то ни было об-ставить сущностную полноту природы… Научное представление со своей стороны никогда не в состоянии решить, являет ли природа в своей предметной противопоставленности полноту своего потаенного существа или, скорее, именно в силу этой противопоставленности ускользает. Наука не способна даже задаться этим вопросом; ведь в качестве теории она уже приковала себя к области, ограниченной предметным противостоянием».[190] Наука всегда уже исходит из определённых критериев научности, заданных специфическим способом данности, представленности сущего. Но наука принципиально не может пересмотреть критерий научности, так как она не способна «представить» какой-то иной модус бытия сущего, отличный от в-себе.

Приведём ещё один фрагмент из «Науки и осмысления», в котором Хайдеггер поясняет суть вопроса: «Раскрывается ли событие в своем существе только через историографию и для историографии или же оно скорее заслоняется историографическим опредмечиванием — это для исторической науки остается неразрешимым. Решающим, однако, является то, что за теоретической историей высится как не-обходимое история событий».[191] Как следует из приведённого фрагмента, история событий для историографии – это то же, что природа для физики. История событий – это не-обходимое научной историографии. То, с чем имеет дело научная историография – это всегда история событий. Однако сама научная историография никогда не сможет ответить на вопрос, или даже сформулировать вопрос - «раскрывается ли событие в своем существе только через историографию и для историографии или же оно скорее заслоняется историографическим опредмечиванием?». Вопрос, о котором идёт речь, - это вопрос философский; сформулировать и решить его в рамках науки принципиально нельзя. Но всё дело в том, что для научной историографии этот вопрос уже решён, всегда уже заранее решён; ответ на этот вопрос для научной историографии самоочевиден.

«Природа, человек, исторические события, язык, - пишет Хайдеггер, - остаются для… наук тем необходимым, которое всегда уже заранее живет внутри их опредмечивания и от которого они всегда так или иначе зависят, никогда, однако, не будучи в силах об-ставить своим представлением полноту его существа. Эта несостоятельность наук коренится не в том, что их устанавливающее представление никогда не доходит до конца, а в том, что предметная противопоставленность, в которой выступают соответственно природа, человек, исторические события, язык, сама по себе всегда остается в принципе только одним из способов их при-сутствия, причем то или иное присутствующее, конечно, может, но никогда не обязано проявляться непременно в нем».[192] Заметим, что эта «несостоятельность наук», о которой говорит Хайдеггер, имеет место только для философии и для философов. Наука своими силами не способна заметить что-то подобное.

Хайдеггер пишет: «Если бы науки могли сами в себе обнаруживать свое необходимое, они прежде всего, должны были бы уметь представлять собственное существо. Но на такое они каждый раз оказываются неспособны».[193] И поясняет эту мысль: «Физика не может в качестве физики делать высказывания о физике. Все высказывания физики звучат как физика. Физика сама по себе никак не может стать предметом физического эксперимента. То же самое относится к филологии. В качестве теории языка и литературы она никогда не может оказаться предметом филологического рассмотрения. Сказанное относится к каждой науке.… Если хотят высказать нечто о математике как теории, приходится оставить предметную область математики и ее способ представления. Посредством математических расчетов никак нельзя выяснить, что такое сама математика… Дальше дело не идет: науки никогда не в состоянии средствами своей теории и приемами теории пред-ставить сами себя как науки».[194] Эта же мысль встречается у Гадамера в книге «Истина и метод».

Наука в качестве науки не может ставить вопрос своей собственной сущности. Этот вопрос ставит и решает философия науки. Какой же ответ даёт философия науки на вопрос о том, что такое наука и благодаря чему она возможна? Наука – это проект, осуществляющий-ся научным со-обществом. Проект науки осуществляется всегда в научном исследовании, которое есть не что иное, как производный модус бытия учёного. Научное исследование возможно благодаря тому, что проект науки всегда уже заранее разомкнул, открыл сущее. Учёный познаёт сущее в его в-себе-бытии. Не-обходимым средством научного познания сущего в его в-себе-бытии выступает научный язык. Если наука (точнее – научное исследование) – один из производных моментов бытия-в-мире, а речь, говорение – сущностный момент бытия-в-мире, то этот сущностный момент присущ и всякому производному модусу бытия-в-мире, в том числе и «научному исследованию». Говорение является конститутивным для всякого модуса бытия-в-мире. Само говорение как конститутивный момент бытия-в-мире, всякого модуса бытия-в-мире предполагает четыре структурных момента – говорение-о, обговаривание, со-общение и озвучение. Эти четыре момента конститутивны для всякого модуса бытия в мире. Чтобы понять специфику научного познания[195] как производного модуса бытия-в-мире, нужно ответить на следующие вопросы:

· о чём говорит говорение, присущее научному познанию?[196]

· что именно говорит говорение, присущее научному познанию, какой аспект выговариваемого сущего оно обговаривает?

· какой способ со-общения присущ научному познанию?

· что представляет собой озвучение, присущее научному познанию? В каком модусе происходит озвучение «научного говорения»?

Экзистенциально-онтологическая трактовка науки, предложенная Хайдеггером и Гадамером, позволяет понять науку как дело самого человека, но в то же время и как проект, не зависящий от человеческой субъективности. Заметим, что в рамках экзистенциально-онтологической философии науки не может идти речь о каких-то промежуточных формах между наукой и не-наукой. В рамках данной трактовки многие вопросы, связанные с «возникновением и развитием» науки не могут быть поставлены и решены. Экзистенциально-онтологическая философия науки может описать присущий науке способ размыкания сущего, но она ничего не может сказать относительно возникновения и истории науки. Этот вопрос не попадает и не может попасть в её поле зрения. Изучением возникновения и исторического развития науки занимается научная историография истории науки. Сама проблема возникновения науки предполагает переход от не-науки к науке. Сходной с этой проблемой является проблема перехода от одной научной парадигмы к другой, от одного типа научной рациональности к другому типу научной рациональности. Сразу же возникает вопрос: как возможна научная историография истории науки (в частности, научное изучение перехода от одной научной парадигме к другой), коль скоро критерии научности в каждой научной парадигме свои? Чтобы ответить на этот ключевой вопрос, нужно выявить тот смысл, который научная историография вкладывает в понятие «история науки». Что такое история науки? В рамках экзистенциально-онтологической трактовке Хайдеггера и Гадамера история науки – это момент всякого научного исследования, понятого как модус бытия-в-мире. Такое понимание истории науки, данное в рамках экзистенциально-онтологической трактовки науки, является исходным, но оно недостаточно для понимания и объяснения феномена научной историографии истории науки и ответа на вопрос, как возможна эта научная историография.

Подведём итог. В рамках экзстенциально-онтологической трактовки Хайдеггера и Гадамера:

· наука – это осуществляющий-ся проект, всегда заранее уже разомкнувший сущее в модусе в-себе;

· наука как осуществляющий-ся проект осуществляет себя посредством «научной деятельности», которая есть определённый модус бытия-в-мире;

· «история науки» - это конститутивный момент бытия науки как осуществляющего-ся проекта;

· историография (научная историография) истории науки – это конститутивный момент «научного исследования» как определённого модуса бытия-в-мире.

Таковы основные положения экзисенциально-онтологической трактовки науки. Однако, давая исходное понимание феномена науки и истории науки, эта трактовка не может ответить на вопрос, возможно ли научное познание истории науки и, если возможно, то как. То есть она не даёт объяснения феномену «научной историографии истории науки». Может ли научно объяснить «процесс возникновения» науки из не-науки (или онтологически тождественный ему «процесс» смены научных парадигм)? Этот вопрос остаётся открытым.

Ó М.А.Попова, П.А.Попов

СТАНОВЛЕНИЕ КЛИНИЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ: ФИЛОСОФСКИЙ АСПЕКТ

Подготовка специалистов качественно новой формации, способных реализовывать в России национальный проект по здравоохранению и превращать отечественную медицину в профилактическую, приоритетно требует совершенствовать как профессиональную, так и общую культуру мышления будущих врачей. В этом плане процесс обучения в Самарском государственном медицинском университете нацелен на формирование продуктивного стиля клинического мышления у студентов и предполагает осуществлять триединую образовательно-воспитательную задачу: 1) развивать глубокие медико-биологические и клинические знания, расширяя научно-философское мировоззрение; 2) совершенствовать индивидуальную мыслительную культуру студента, добиваясь грамотного и эффективного овладения арсеналом средств формальной и диалектической логики; 3) вырабатывать профессиональные врачебные навыки постановки диагноза и лечебной деятельности, воспитывая чувство врачебной ответственности за жизнь и здоровье пациента.

Актуальной становится необходимость комплексно оценить динамику и этапы формирования клинического мышления, охарактеризовать составляющие его компоненты, оттенив значимость гуманитарного аспекта этого феномена. Цель статьи – проанализировать гносеологическую и методологическую роль логики в механизме становления основ клинического мышления у студентов и в начале их самостоятельной лечебной деятельности. В качестве рабочего определения понятия «клиническое мышление» подразумевается такой уровень сформированности профессиональных знаний, умений и навыков, который позволяет врачу адекватно оценить клиническую ситуацию, провести диагностику, выбрать стратегию и тактику, методы и план лечения, которые обеспечат ремиссию болезни и положительную динамику состояния пациента.

Как свидетельствуют публикации, интерес исследователей к изучению природы клинического мышления и механизмов его формирования не ослабевает. Одни авторы достаточно глубоко определяют содержательную структуру этого понятия, но не указывают на пути его формирования, например, английский исследователь Б.Бейтс[197] обращает внимание на то, что «процесс обработки информации является частью мыслительной деятельности врача, студенту он часто кажется непостижимым и даже мистическим, тем не менее в основе клинического мышления лежат определенные принципы, а их соблюдение позволяет сделать анализ информации о больных конструктивным и целенаправленным». В.П. Казначеев[198] отмечает, возникающие противоречия в клиническом мышлении при чрезмерной его формализации. Другие авторы, напротив, описывая частные механизмы формирования клинического мышления, забывают истинную природу этого феномена, сводя сложный процесс к более простым логическим операциям и педагогическим методикам. Так, Л.А. Понаморева и В.А. Сибряева предлагают использовать программированное обучение, которое «заставляет думать студента, рассуждать, аргументировать, делать выводы… чтобы синтетические и аналитические умственные операции были сбалансированы…», и приходят к выводу, что «клиническому мышлению обучить нельзя». Р.В. Хурса[199] указывает на упрощенное понимание клинического мышления как «объема преподносимых знаний, методических приемов умственной деятельности…», а формирование личностных качеств «порой вообще выходит за рамки воспитания». Итак, развитие клинического мышления – это единый образовательный и воспитательный процесс становления личности врача, его профессионального «Я».

Своеобразие клинического мышления в общегносеологическом плане детерминируется, во-первых, самим объектом изучения, поскольку больной человек выступает перед врачом амбивалентным образом: не просто как объект познания, но одновременно и как субъект – конкретный индивид, его нормальная и патологическая жизнедеятельность. Во-вторых, специфика клинического мышления определяется единой для всех нозологических форм схемой их развития, когда любой патологический процесс проходит ряд последовательных этапов (безотносительно характера повреждающего агента, локализации патолого-анатомических изменений, особенностей реактивности организма и т.д.). В-третьих, в мыслетворчестве врача особую роль играет принцип индивидуального подхода к больному (его персональное видение), когда диагностирование предстает в виде единства нозологической единицы (общее) и проявляющейся у обследуемого пациента картины болезни через его индивидуально-анатомические и психофизиологические особенности (единичное).

При формировании клинического мышления у студентов важной составляющей является освоение категориального аппарата формальной логики и философии. Преподавание этих учебных дисциплин преследует цель – повышать культуру мыслительной деятельности будущих врачей, приобщать их к духовным ценностям, моральным нормам и принципам жизни в обществе. В частности, совершенствуется способность усваивать диалектику чувственного и рационального в познании, аналитических и синтетических умственных операций, их тождество и различие и т.п., что способствует формированию основ клинического мышления.

Изучение логического и философского знания содействует совершенствованию мыслительной деятельности студента, санкционирует переход с обыденно-житейской ступени рассуждений на более высокий и качественно иной уровень предельной абстракции и фундаментальности: усматривать в единичном – общее, в явлениях – сущность, в случайном – необходимость и т.д.; отличать форму от содержания, причину от следствия, возможность от действительности. Отсутствие предметных ограничений превращает философию в беспредельное рассуждение о всеобщем, в метафизическую рефлексию.

Постоянная, размышляющая работа мысли над собой (рефлексия самосознания) позволяет трансформировать философские концепции в индивидуально-личностные представления, а также формировать научное мировоззрение как понимание единства всего окружающего: видеть мир не через призму частного интереса, а в бесконечном богатстве его отношений. При этом студент не просто «осознает себя», но одновременно фиксирует противоречивость всего бытия, включая собственное существование.

Происходящий при обучении в вузе процесс социализации студента, способствует «восхождению» индивидуального сознания к общечеловеческому опыту, который трансформируется и превращается в формы мыслительной культуры. Личность студента предстает не отвлеченной духовной всеобщностью, а тотальностью, в которой заключено все, но в скрытом виде, в «ночи Я» (Гегель). Поэтому, чтобы стать человеком (тем более врачом) необходимо систематически философствовать, «закрепляя» в себе это истинно человеческое измерение.

Мы разделяем точку зрения С.В. Борисова, согласно которой философия должна превращаться в персональный опыт студента, в самостоятельно «пройденный путь, который он преодолевает, приобщаясь к глубокому смыслу философских понятий, овладевая методами философской аргументации, и, тем самым, становясь разумной, интеллектуально ответственной личностью».[200]

Следовательно, логико-философскому мышлению можно и нужно обучать, а осуществляемые при этом абстрактные размышления играют для интеллекта студента такую же роль, какую спортивная игра выполняет для развития мускульно-двигательной системы человека. «Главное, из чего следует исходить – это то, что философское образование должно быть развивающим, исследовательским или, точнее, образованием и обучением в форме исследования».

Мышление, будучи субъективной деятельностью человека, подчиняется объективным законам, формальной и диалектической логике. Так, например, основные законы формальной логики обеспечивают определенность, последовательность, непротиворечивость и обоснованность мышления.

Деятельность врача обязывает его излагать свою речь четко, конкретно, правильно, используя при этом общепринятые медицинские понятия. Многолетний опыт преподавания формальной логики медикам-психологам свидетельствует, что индивидуальная логическая культура студента складывается из способностей оперировать понятиями и утверждениями, доказывать и опровергать, определять и классифицировать, рассуждать последовательно, непротиворечиво, обоснованно, убедительно.

Закон тождества требует, чтобы каждая правильная мысль (суждение) или понятие о предмете были определенными и сохраняли свою однозначность на протяжении всего процесса рассуждения до получения выводного знания. Согласно этому закону, анализируя пациента или течение его болезни, врач постоянно должен держать в «поле зрения» именно его данные и, причем, в одном и том же (взятом в начале рассуждения) определенном отношении, не добавляя и не убавляя от него ничего по своему усмотрению. Соблюдение закона тождества при обсуждении диагноза больного или его нозологии предусматривает точные дефиниции, то есть должны иметь место согласованные однозначные определения.

Закон противоречия гласит: из двух противоположных суждений, по крайней мере, одно обязательно ложно, т.е. в процессе рассуждения о каком-нибудь предмете нельзя одновременно утверждать или отрицать что-то о нем в одном и том же отношении и в одно и то же время. В клинической практике нарушения данного закона отмечаются тогда, когда врачи, например, обосновывают диагноз одному и тому же пациенту, апеллируют одинаковыми симптомами и синдромами, однако диагностируют различные нозологические единицы. Следовательно, требования закона противоречия для реализации правильного клинического мышления заключаются в том, что он обеспечивает логическую стройность и непротиворечивость врачебной мысли; способствует достижению истины при решении любой медицинской задачи, а сама логическая непротиворечивость выступает обязательным критерием профессиональных размышлений врача.

Раскрытие сущности закона исключенного третьего можно констатировать, опираясь на закон противоречия: из двух противоречащих суждений одно истинно, второе – ложно, а третьего не дано. Разбираемый закон не указывает, какое из взаимоисключающих суждений будет истинным по своему содержанию (решение этого вопроса осуществляется посредством практики), а только ограничивает круг достижения истинного знания несовместимыми альтернативами. Например, данное заболевание предполагает хирургическое вмешательство или не предполагает его.

При диагностике (в процессе дифференциации симптомов и синдромов) значимым оказывается закон достаточного основания: всякое утверждение (чтобы быть истинным) должно иметь убедительную аргументацию, то есть любое утверждение необходимо подкреплять другими положениями, истинность которых была уже ранее доказана или самоочевидна. Иногда, ссылаясь на данные в литературе (имеющие различно обоснованные рекомендации), врачи доверяются им целиком и строят на этом основании свои рассуждения. При углубленной проверке таких источников на практике вскрывается определенная узость выбранных рекомендаций, что неизбежно приводит начинающего врача к ошибочному заключению.

Достоверность диагноза предполагает его обоснованность; она опирается на установление специфических для определенной нозологической формы симптомов и синдромов, которыми располагает клиницист, находящийся на уровне современных достижений теории и практики, а также творчески использующий их в своей деятельности. Сами логические основания (независимо от их характера и специфического содержания) должны быть несомненными, достоверными и достаточными, а из них с необходимостью и полнотой следовала бы истинность утверждаемого положения.

Чтобы суждения о болезни (больном) не были голословными, они должны логически вытекать из достоверной аргументации. Нарушение закона достаточного основания служит источником ошибок в целом ряде современных представлений о патогенезе некоторых заболеваний, а также затруднений, связанных с воспроизводимостью одного и того же диагноза различными специалистами. Целесообразно помнить, что не всякое приводимое основание может быть убедительным, а таковым его позволительно считать тогда, когда будет собрана вся совокупность существующих фактов или исходных положений, полностью исчерпывающих и с необходимостью обусловливающих то или иное утверждение о клинических данных.

Следовательно, достаточно обоснованным является развернутый диагноз, в формулировке которого содержатся (в качестве основания) характерные черты: отражается этиология заболевания, активность процесса патологии, функциональное состояние органов и систем организма, поражающихся при данной нозологической форме. Такой диагноз предполагает солидную логическую аргументацию и является достаточно фундированным.

Усвоение специально медицинских знаний начинается с изучения клинических дисциплин, где наряду с теоретическими сведениями приобретаются умения и навыки систематизировать результаты обследования больного, вырабатывать способности формулировать заключение о состоянии здоровья пациента, ставить диагноз, назначать лечение. В случае стационара используются методы «при постели больного» и «обучение медицине в палатах», когда общение и беседы с пациентом учат наблюдать, делать собственные выводы, принимать конкретные решения, совершенствовать свои мыслительные способности как клинициста.

Преподаватель (являясь одновременно лечащим врачом) берет студента на обходы и предоставляет последнему возможность изучать больных, фиксировать динамику течения заболевания, вносить свой вклад в назначение лечения и ухода за пациентом, становясь соучастником диагностического процесса. При этом студент приобретает умение осмысливать эмпирическую и теоретическую медицинскую информацию о состоянии больного, выделять главные симптомы и объединять их в синдромы; а, получая проблемные задания (побуждающие самостоятельно рассуждать), постепенно приобщается к азбуке профессионального врачебного мышления. Так, при знакомстве с инфекционными заболеваниями легочной системы, у студентов развиваются умения и навыки обнаруживать как общие симптомы патологии системны дыхания, так и специфические, характерные для синдромов конкретного диагноза.

Любое научное познание начинается всегда с анализа, когда предмет познания расчленяется на элементы (мысленные или реальные) и выделяются его признаки для изучения их как частей единого целого. Такая познавательная операция важна и в диагностике, поскольку заболевание человека (как правило) представляет достаточно сложную картину. Медицинский анализ в современных клиниках осуществляется с огромной массой сведений и большим объемом информации о больном, что вызывает у некоторых врачей трудности при осмыслении и использовании всех накопленных данных.

Аналитическое исследование состояния больного включает ряд этапов и обусловливает применение определенных логических операций, например, единства индукции и дедукции, причем дедуктивные умозаключения используются значительно чаще, чем индуктивные, которые нарабатываются самой практикой врачебной деятельности. В процессе анализа проводится классификация симптомов, т.е. отделяются существенные от несущественных, постоянные от преходящих, взаимосвязанные от изолированных, а также устанавливается возможный патогенез.

Синтез выступает следующей ступенью диагностического процесса и предусматривает воссоединение составных частей или свойств предмета, освоения его как монолитного целого. В общем плане реализация синтеза предполагает решение нижеперечисленных задач: 1) связать все симптомы и полученные данные о состояниях различных органов и систем организма пациента в единую патогенетическую картину; 2) выделить из всей панорамы болезни комплекс решающих симптомов и высказать предположение о нозологической единице; 3) попытаться дать оценку состояния больного с точки зрения выбранного подхода и сгруппировать имеющиеся сведения в общее положение об одном заболевании.

Подчеркнем, что осуществление синтеза не может сводиться к простому арифметическому суммированию различных сведений, а поэтому важно выяснить место каждого признака и его роль в общей картине болезни. Поскольку человеческий организм представляет собой сложную, самоорганизующуюся, динамичную систему, которая функционирует в процессе органического взаимодействия всех своих элементов, постольку механическое сложение симптомов противоречило бы объективной картине телесной данности.

Часто у больного имеется сразу несколько заболеваний, однако, несмотря на это, нельзя отвергать принцип «единой патологии» как логический прием врачебного мышления на пути к истинному диагнозу. Симптоматика болезни может быть до того сложной и запутанной, а информация о ней настолько обширной, что сразу трудно «охватить» все звенья и возможные варианты моделей, создавая синтетическое представление о болезни. Здесь требуется определенная этапность: первоначально выделяется основное заболевание (причем, с предположением о его единственности); в случае невозможности объяснить при таком подходе всю «картину» болезни вычленяются осложнения основного заболевания и сопутствующие патологии.

Выработка интегрального (целостного) представления о болезни осуществляется на основе всестороннего и глубокого исследования пациента, что позволяет определить диагноз и зафиксировать его в истории болезни. При обосновании последнего целесообразно обращать внимание на следующие моменты: 1) диагноз устанавливается через разграничение (для определения нозологической формы необходимо ее отдифференцировать и зафиксировать индивидуальные особенности ее проявления у данного больного); 2) поставленный диагноз нуждается в обосновании, при осуществлении которого должны соблюдаться требования закона достаточного основания; 3) всякий диагноз является достоверным в той степени, в какой он может быть подкреплен доказательствами.

Следовательно, процесс построения диагноза включает два момента: вначале осуществляется косвенная аргументация (когда строится умозаключение по аналогии, причем вывод получается гипотетическим). Затем проводится прямое обоснование диагноза, а в логическом плане конструируется условно категорический силлогизм, дающий из истинных посылок достоверный вывод.

Определение конкретного заболевания (путем выбора возможного из возникающего многообразия) предполагает сопоставлять состояния больного с известными нозологическими формами и устанавливать между ними сходство или подобие (а может быть и различие). Дифференциальная диагностика в целом основывается на методе аналогии, причем ее логическим результатом выступает гипотетический вывод о нозологической форме изучаемого заболевания (путем построения умозаключения по аналогии).

Несмотря на то, что диагноз служит юридическим документом, его разработка является творческим делом по объединению в четкую лаконичную форму результатов, наблюдаемых у больного симптомов.

Диагноз необходимо отражает ту или иную нозологическую единицу, ее этиологию, динамику развития во времени (патогенез), осложнения, возникающие по ходу лечения и, наконец (обнаруженные как сопутствующие), другие болезни. А в идеале он должен быть нозологическим, этиологическим, патогенетическим и сохранять сложившуюся преемственность, т.е. фиксирует картину болезни в виде последовательной, причиннообусловленной смены различных ее этапов. Окончательный диагноз формируется в результате сопоставления множества собираемых фактов, наблюдений, анализов, осмысление которых происходит на основе требований формальной и диалектической логики.

Исторически в рамках гносеологической оценки диагностического процесса сложились два способа мыслительной деятельности (индуктивный и дедуктивный).[201] При первом ход творческого мышления следует от констатации симптомов заболевания с последующим поиском того или иного вида болезни. Здесь имеет место поисковая диагностика, т.е. выявление неизвестного в известном. Мыслительный процесс врача в другом подходе идет от констатации заболевания с последующим определением симптомов, и это схематично выражается как поиск известного в неизвестном. Предпочтение выбора алгоритма диагностирования в этих случаях зависит от индивидуально-личностных особенностей специалиста.

Итак, знания о болезни выступают сложным и противоречивым единством: общего – повторяющегося, особенного – специфического, единичного – индивидуального, т.е. переходят от известного к неизвестному, от неполного неточного знания к более полному и точному. Формирование диагноза можно рассматривать как подведение единичного под общее путем распознавания точек соприкосновения общего с отдельным, причем врач-диагност не довольствуется лишь «познанием познанного», ибо каждый человек рождается, живет, болеет, выздоравливает и уходит в мир иной по-своему, как правило, индивидуально, самобытно. Распознавание является уникальным процессом и связывается как с использованием уже известного знания, так и с открытием принципиально нового.

Несмотря на непрерывное совершенствование методов диагностики, клиническая деятельность остается искусством, в котором важную роль играет врачебная интуиция – особое качество медика, приобретаемое в ходе длительного профессионального самообразования и практической деятельности. Это индивидуальная способность медика распознавать сущность заболевания без какого-либо доказательства, а путем догадки, проницательности, прямого, мгновенного озарения и быстрого нахождения адекватного решения.

Врач с помощью нескольких наиболее патогномоничных симптомов, фиксируемых по принципу доминанты, высказывает конкретный гипотетический диагноз и выставляет формально-логическое понимание сущности болезни. Предположительный диагноз возникает при непосредственном чувственном отражении больного и имеющихся объективных данных. В основе такого установления находится личный перцептивный опыт живого созерцания врача, еще не нашедший лингвистического оформления и отражаемый в сознании через интегральные образы. Причем, знахарь иногда распознает, но чаще угадывает болезнь; врач же не угадывает, а всегда распознает.

Логическое доказательство диагноза с критическим разбором в аналитико-синтетическом плане каждого обнаруженного симптома, с выявлением противоречий, связей, а также проведение дифференциальной диагностики с позиции диалектического метода взаимозависимостей требует профессионального клинического мышления, чтобы предположительный диагноз довести до окончательного. В таком случае уровень сформированности клинического мышления вскрывается через эффект лечебной деятельности, результативность которого зависит от одаренности, наблюдательности, эрудиции, увлеченности, практического опыта и интуитивного потенциала врача. Поэтому параллельно с этим необходимо проводить различные лабораторные, рентгенологические, патологические исследования с целью верифицировать диагноз и сделать заключение.

Клинический диагноз внутренне антиномичен, он субъективен по форме, так как конструируется в сознании врача, фиксируется словами, кодируется знаками и объективен по содержанию, ибо отражает и фокусирует реальный патологический процесс, существующий независимо от сознания врача и функционирующий в своем противоречивом единстве.

Окончательный диагноз и его объективность устанавливается после критического разбора, проведения дифференциальной диагностики, логического доказательства, что проверяется клинической практикой, данными гистологического и цитологического исследования, результатами лечения (операции), длительным наблюдением. Интуиция подобно компасу ведет врача по лабиринтам сложного лечебного процесса: помогает ему угадать адекватный диагноз, назначить наиболее эффективный метод лечения, спрогнозировать перспективу восстановления здоровья. Накапливаемые данные, получаемые при ведении больного, могут либо подтверждать правильность лечебного процесса, либо указывать на необходимость его коррекции.

Клиническое мышление представляет собой способность врача внутренним взглядом охватить всю многогранную картину болезни и представить ее как единое целое, связав с аналогичными прежними наблюдениями. Важной составляющей клинического мышления является деонтология – совокупность нравственных норм профессионального поведения медработника: соблюдения врачебной тайны, ответственности за жизнь и здоровье больных, доброжелательность во взаимоотношениях с пациентом и его близкими. Основной принцип деонтологии – это фактически «золотое правило» социальной этики в приложении к врачеванию: относись к больному так, как хотелось бы, чтобы в аналогичной ситуации относились к тебе.

Медицинская деонтология тесно связана с биоэтикой, которая предписывает врачу необходимость соблюдать следующие принципы: уважать личность больного, быть милосердным, справедливым, сохранять конфиденциальность. В идеале эти требования, включая «не навреди», служат нравственным стержнем профессиональных отношений медика с пациентом.

Американский исследователь Роберт Вич описал пять моделей отношений «врач–пациент», оттенив особенности профессионально-этического мышления врача. В техническом варианте пациент воспринимается как объект, а клиническое мышление концентрируются исключительно на болезни. Доминирует чистая констатация фактов, отвергается сочувствие и сопереживание, игнорируются ценностно-смысловые аспекты лечебной деятельности, не учитываются как страдания пациента, так и сущностные человеческие факторы.

При патерналистском (сакральном) типе врач лечит даже взрослого пациента как ребенка, т.е. без «уважения» его личности. Он ведет себя так, как будто имеет моральное превосходство и использует административно-командные методы подчинения пациента, поэтому на словах декларируется, что врач обязан приносить пользу, а не вред; защищать свободу и достоинство пациента, держать данные обещания и т.п. Исполнение означенных положений возлагается исключительно на врача и требует от него скорее высоких актерских качеств.

В контрактном варианте отношений все действия врача жестко регламентированы: он – предоставляет медицинские услуги, а клиент (пациент) – их покупает. Здесь клиническое мышление врача позволяет частично отказаться от моральных прав обратившегося к нему человека (как в патерналистском типе); а также от кажущегося и обманчивого неконтролируемого равенства (как в коллегиальном типе). Контрактное отношение оставляет за пациентом право на выбор и управление своей судьбой, а за врачом – возможность расторгнуть соглашение, если оно начинает противоречить требованиям врачебной этики или утрачивается доверие клиента.

В коллегиальном варианте клиническое мышление врача строится на сотрудничестве с пациентом как с коллегой, который доверяет ему, и помогает решать общую задачу – ликвидировать болезнь и восстановить здоровье. Но при такой модели отношений иногда подлинному взаимопониманию и коллегиальности могут препятствовать возникающие различия (экономические, религиозные, этнические и др.)

В договорном варианте клиническое мышление строится на принципах согласия и доверия, поэтому врач не может прервать лечение в одностороннем порядке. Такая модель, несомненно, предпочтительнее, она менее формальна, более человечна и основывается на моральной чистоплотности врача.

Для медицинской практики важно учитывать, что в технической и патерналистской моделях врачебное мышление и деятельность деэтизируются, а морально-нравственные нормы деформируются. Врач руководствуется социальными установками объектного типа по отношению к пациенту, а это приводит к усилению в российских условиях негативных моментов вышеуказанных моделей. Коллегиальная, контрактная и договорная модели опираются на субъектный тип отношений, что делает их предпочтительными, поскольку они в большей степени обеспечивают индивидуальность и целостность клинического мышления врача. Нежелательные тенденции в системе медицинского обслуживания усугубляются еще и тем, что последние модели не приживаются на практике, вступая в противоречия с несовершенными законодательными и нормативными актами, стратегически непродуманным государственным реформированием системы здравоохранения и доминирующим формальным стилем мышления среди медицинского персонала.

На наш взгляд, понятие «клинического мышления» детерминируется сущностью патологического процесса, характером развития данного вида болезни вообще и проявлением ее у обследуемого пациента в частности. Поскольку больной – реальное социальное существо, он осмысливает не только свое самочувствие, но и работу врача. Происходящее двухстороннее взаимодействие активно влияет на рационально-духовную сферу самого врача. Являясь разновидностью научного познания, клиническое мышление с одной стороны выступает субъективной объективностью (достоянием внутреннего мира лечащего врача), а с другой – объективной субъективностью (внешним феноменом по отношению к тому же врачу). Указанная противоречивость внутреннего содержания клинического мышления раскрывается соответствующими средствами формальной и диалектической логик.

Таким образом, анализ позволяет конкретизировать природу клинического мышления, показать, что на всех этапах его формирования и практического применения логическая составляющая носит атрибутивный характер.

Ó А. А. Хоровинников

ЭКСТРЕМИЗМ И ЭКСТРЕМАЛЬНЫЕ ЯВЛЕНИЯ КАК ФАКТОРЫ ТРАВМАТОГЕННЫХ ИЗМЕНЕНИЙ СОЦИАЛЬНОЙ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ

Темпы развития современной цивилизации охвачены множеством противоречий, которые за последнее время принимают все более угрожающий и порой парадоксальный характер. Как отмечает В.Н. Томалинцев, «в течение всего XX века на фоне ярко выраженного научно-технического прогресса нарастали явления, которые по степени своей деструктивности и катастрофизма давно вышли за пределы экстремальных, став гиперэкстремальными – это мировые войны, социальные революции, техногенные катастрофы, глобальные экономические и экологические кризисы, международный терроризм».[202] Кроме того, - продолжает он, - неуклонное усложнение человеческой активности, а именно возрастание темпа жизни, усиление инновационной составляющей привело к тому, что человек оказался в условиях перманентной экстремальности, сопровождаемой экстремальными явлениями.[203]

Анализируя феномен экстремизма, следует отметить, что все экстремистские сообщества, идеологии, политические практики подобного рода относятся к общему классу экстремальных явлений. Исходя из определения экстремизма под экстремальным явлением следует понимать такое явление, существенной характеристикой которого является реальная угроза потери жизни или идентичности (личностной, культурной, цивилизационной и т.д.) в зависимости от того, кто является главным действующим лицом в этом процессе - человек, этнос или цивилизация. Как отмечает О.Г. Бахтияров, специалисты по экстремальным явлениям все пространство жизнедеятельности человеческих сообществ условно разделяют на экстремальную и регулярную зоны развития. Учитывая подобные дефиниции, с большой долей уверенности можно утверждать, что к экстремальным зонам общества относятся: война, катастрофа, революция, а так же любые экстремистские действия, преследующие нелегитимные цели и использующие для этого нелегитимные средства и технологии, способствующие разрушению прежней социальной структуры. Сюда же возможно отнести и общую систему действий, чреватых разрывом социального развития. Под регулярной зоной следует понимать такую сферу жизнедеятельности, которая воспроизводит политическую и социальную жизнь, легитимные политические действия, непрерывный культурогенез, технологии, способствующие постоянному и непрерывному развитию общественной структуры. Думается, что любое экстремальное явление является своеобразной движущей силой, которая побуждает его участников перед лицом вероятной гибели искать новые способы, обеспечивающие выживаемость в экстремальной зоне. В первую очередь, такая ситуация связана с преодолением обычных стереотипов поведения и принятия решений, которые сформировались в определенной социальной структуре, а именно: с обращением к новым или ранее отвергнутым возможностям нестандартных решений. Решения такого характера становятся реальными за счет дедифференцировки и деспециализации основных психических механизмов участников, а возникшее в результате особое переживание, внезапно расширившихся возможностей, мотивирует определенную часть участников экстремальных явлений на все новые и новые повторения имеющегося экстремального опыта. Заметим, что любое экстремистское сообщество или объединение, согласно определению, принадлежит экстремальной зоне развития. Такой подход к его оценке может обуславливаться рядом причин. Во-первых, любое экстремистское сообщество стремится уничтожить прежнюю идентичность, пытается радикально изменить общественную организацию таким образом, что ее новая форма существования не может восприниматься продолжением старой. Во-вторых, члены экстремистского сообщества не идентифицируют себя в качестве членов легитимной социальной структуры, а значит, внутренне находятся за пределами ее регулярного состояния. В-третьих, экстремистское сообщество действует нелегитимными методами (заговор, восстания, перевороты, захват власти, террор) и тем самым подвергает своих членов реальной угрозе гибели или изоляции.

Таким образом, экстремизм и экстремальные явления (согласно основным принципам и категориям диалектики) могут рассматриваться как частное и общее, где экстремизм представляет конкретную идеологию и систему деятельности, а экстремальные явления – общий сопутствующий процесс развития некоторой системы.

Следует отметить, что любое экстремистское сообщество должно быть понято изнутри и описано как всякое иное человеческое сообщество со своим специфическим языком, картиной мира и системой ценностей. В противном случае изучение экстремизма подменяется его пропагандистской дискредитацией, мешающей адекватной оценке как его носителей, так и того места, которое занимает экстремизм в социокультурной системе. При более детальном рассмотрении становится очевидным, что экстремистские идеологии и практика оказываются привлекательными для многих творческих, интеллектуальных и активных людей. Этот феномен становится понятным, если вспомнить, что предлагает человеку любая экстремальная зона - восстановление мира возможностей в противовес уже состоявшемуся варианту - одному из множества возможных. Соблазн создать новый мир взамен существующего, но не этим - творческим и активным - бывает труднопреодолимым для указанной части людей, становящихся идеологами, организаторами, а зачастую и исполнителями различных экстремистских акций. Шанс на реализацию потребности в создании нового, иного мира проливает свет и на то, какое место занимают экстремистские сообщества в государстве и культуре. Располагая радикально иными и неприемлемыми для регулярного мира идеями и планами, экстремистское сообщество создает резерв возможностей для общества, переживающего катастрофу. Катастрофа в социальной философии понимается как необратимый распад всей социокультурной системы, отличающийся от кризиса, который разрешается силами самой регулярности за счет смены элит или прихода к власти легитимной, системной оппозиции. Экстремисты приходят к власти, когда исчерпываются все потенции регулярной зоны и, погрузив все общество в экстремальную зону, создают новую регулярность.

Таким образом, экстремизм, представляя собой опасное и нежелательное явление для любого общества, оказывается его необходимым компонентом с точки зрения позиции, надстроенной над процессом смены обществ, понимаемым как единое связное процессуальное целое. В этом заключается глубокая парадоксальность феномена экстремизма: с ним необходимо бороться любой регулярности, которая хочет продлить свое существование и, вместе с тем, экстремизм необходим на случай социальной катастрофы как тот фактор, который восстановит общество на новой основе.

Следует отметить, что все экстремальные явления общественного характера (война, революция, международный терроризм) и экстремистские идеологии (помимо угрозы и уничтожения регулярной идентичности) могут приводить не только к изменению сознания отдельного индивида, но и нарушать устоявшееся функционирование общественной системы, что выражается в феномене социальной травмы. Под социальной травмой следует понимать специфическое общественное явление, приводящее к дезорганизации индивидуального и массового сознания, разрыву устоявшихся социальных связей и взаимодействий, изменению господствующих норм и ценностей. Травматогенные изменения в большинстве случаев неблагоприятно воздействуют на социум, вносят дезорганизацию в различные его структуры и выводят социальную систему из состояния равновесия. Наиболее чувствительной в этом отношении является сфера культуры - универсум ценностей, норм, правил, символов и образцов, который отличается наибольшей инертностью, постоянством, укоренением в традициях и коллективной памяти. Культура – область, где кодируется идентичность и непрерывность развития всего общества. Изменения в этой сфере, приводят к нарушению постоянства, потере уверенности и стабильности, к утрате прочности и однозначности социального положения индивида. Травму перемен, касающуюся сферы культуры и, как следствие, затрагивающую коллективную и индивидуальную идентичность, следует называть культурной травмой. Это явление представляется типичным и распространенным в общественных системах конца XX века.

XX столетие, сопровождаемое множеством экстремальных явлений и отмеченное формированием экстремистских идеологий и практик, принесло различные случаи внезапных, резких непредвиденных изменений, которые, безусловно, имеют статус «экстремальных», и которые с полным основанием можно назвать стрессовыми и шокирующими, имея ввиду их непосредственное воздействие на сферу культуры. Эти изменения имели разнообразную меру реальности. В этот период все более широкое распространение приобретали культурные контакты, столкновения или конфликты культурных сообществ, имевшие разную степень остроты и жестокости, - от колониализма и денационализации, осуществляемых через «вестернизацию», до культурного плюрализма и ассимиляции.[204] Сообщества поддавались воздействию чуждой культуры в результате их перемещения в орбиту действия культуры господствующей – в ходе миграционных процессов и политической эмиграции. Также появлялись изменения в экономической и политической системе, требующие приспособления к ним культурных правил, придания этим правилам адекватности в новых условиях существования. Ярким тому примером могут являться ориентированные на рыночную систему изменения в Восточной Европе после падения коммунистических режимов. Наряду с указанными изменениями в этот период происходили изменения восприятия и интерпретации событий или реальных практик как прежнего, так и настоящего времени. Ревизии подвергались определенные традиции и оценки, шел процесс составления истории заново, разрушались одни героические мифы и одновременно с этим создавались новые, распространялись идеи, связанные с плюрализмом, признанием прав человека, политической корректностью, подвергались новой актуализации этнические и религиозные традиции, не востребованные бывшими поколениями. Подобные процессы, на наш взгляд, сыграли решающее (в большинстве случаев определяющее) значение при возникновении национального и этнического экстремизма конца XX века и способствовали общей экстремизации сознания молодого поколения. В этот период имели место и чисто виртуальные изменения, лишенные какой бы то ни было реальности, основанные на слухах, мифах, пересудах, стереотипах, которые так же приводили к травматическим результатам. Мотивационное воздействие виртуальных изменений на действие индивидов очень схоже с реальными обстоятельствами и, как отметил У. Томас, «если люди считают некоторые ситуации реальными, то они реальны в своих последствиях».[205]

В широком смысле понятие культурной травмы применимо к многопараметральным явлениям социальной жизни. Низкий уровень культурной травмы – это масштаб индивидуальности человека, где травматогенные изменения имеют локальный характер. Типичные травматические ситуации, например, бывают в семье – болезнь или смерть кого-либо из близких родственников, рождение ребенка, заключение брака, развод; в профессиональной сфере – изменения в занимаемой должности, внезапное и неожиданное продвижение, уход на пенсию, потеря работы; в других областях жизни – переселение в другую местность, депортация, эмиграция, арест и т.д. Однако большее социальное значение имеют коллективные травмы, которые касаются человеческих сообществ и которые происходят в результате возникновения каких-либо экстремальных явлений. В микросоциальном масштабе примером тому может послужить банкротство крупной компании, убийство в школе, террористический акт в общине, захват заложников, где указанные изменения можно отнести к разряду спонтанных и неожиданных. Но на этом же уровне происходят травматогенные изменения медленного и продолжительного характера, накапливающиеся постепенно и примерами которых могут быть: нарастающий в локальной общине конфликт и, как следствие, ее распад, деморализация воинского подразделения, возрастающие непотизм и коррупция в политических организациях. В этом случае дезорганизации и деструкции подлежат групповые культуры, системы норм, ценностей, убеждений, объединяющие коллективы, вплоть до полной утраты групповой идентичности.

Наиболее сложным травматогенным явлением могут считаться исторические травмы, когда последним подвергаются целые этнические, национальные группы, регионы, цивилизации и глобально все человечество. В данном случае затрагивается макросоциальный уровень действительности, где указанный феномен наряду с внезапными, стремительными изменениями проявляется в накопительных, продолжительных процессах – растущем перенаселении, загрязнении окружающей среды, распространении болезней, росте смертности, в перегрузке городов и средств коммуникации, технологическом и потребительском перенасыщении. Изменения этого типа, достигая определенного порога, приобретают травматогенный характер подобно «стрессовым» изменениям индивидуального вида, а также оказывают неблагоприятные воздействия на всю сферу культуры и могут представлять угрозу для общественной идентичности в самом глобальном масштабе. Макрообщественные травматогенные изменения не ограничиваются деструктивным воздействием на общество, а самым непосредственным образом оказывают влияние на функционирование групп в микромасштабе, на повседневную, событийную жизнь отдельных индивидов. Подобный процесс можно проследить на примере современных исторических событий и перемен, которые, безусловно, можно назвать травматогенными и которые выразительно иллюстрируют всю их амбивалентность.

Классическим примером социальной травмы может служить распад коммунистической системы, где посткоммунистический переход имеет культурное измерение.[206] Это явление, в первую очередь, означает принятие в обществе новой системы ценностей, норм и идеалов, противоположных тем, какие господствовали ранее. Такое положение наносит удар доминирующей культуре, разбивает ее, что находит выражение на двух уровнях. На уровне социальных институтов появляется дезорганизация, хаос и фрагментация, а на уровне личности появляется культурная дезориентация и неуверенность в том, каким образцам должно соответствовать собственное поведение человека, а также ощущение «цивилизационной некомпетентности», что выражается в недостатке навыков, необходимых для пользования создающимися новыми образованиями.[207] Степень такой дезорганизации и дезориентации зависит от множества различных факторов. Первостепенное значение здесь может играть однородность и цельность прежней культуры, а также уровень ее восприятия. Так, во всех странах коммунистического блока существовал некий культурный синдром, внедряемый общими советскими образцами. Эта своеобразная культура создавалась не только сверху, посредством целенаправленных действий и индоктринации, но и снизу, посредством спонтанной разработки самими гражданами своих адаптационных и охранительных стратегий.

Процесс дезорганизации в культурной сфере зависит от так называемой глубины диссонанса – содержательного противоречия между прежней и новой, формирующейся культурой. Например, дух коллективизма советской культуры находится в прямой оппозиции к индивидуализму культуры рыночной. В культуре посткоммунистического общества появляется явно выраженный дуализм еще сохраняющегося в течение какого-то времени наследства социализма и обретающей все большую популярность новой капиталистической и демократической культуры.

Большую роль в степени дезориентации может играть открытость культуры по отношению к альтернативному явлению. С одной стороны, здесь правомерно говорить о доступности «демонстрационного эффекта», в силу которого образцы новой (капиталистической) культуры попадают в поле зрения индивида посредством СМИ, а с другой – об «эффекте тяготения», то есть о преобладающей ориентации. Деструктивное воздействие переломных моментов на состояние культуры может быть в известном отношении «амортизировано» при наличии в социальной реальности определенной среды, так называемых социальных анклавов, связанных с культурой, которая для конкретной модели является культурой будущего.[208] Здесь необходимо отметить подверженность групп «предвосхищающей социализации», для которых иная социокультурная система является объектом нормативного отношения задолго до перелома существующей ситуации. Например, в социалистическом обществе существовали различные объединения творческой интеллигенции, имеющие космополитическую ориентацию, и некоторая оппозиция, в которой преобладали нормы демократической этики.

Культурная дезорганизация и дезориентация представляют собой непосредственный результат травматогенных изменений в сфере культуры, а также являются благоприятной почвой для возникновения экстремистского мировоззрения и экстремистской деятельности, которые, в свою очередь, можно рассматривать в виде побочных последствий этого процесса. В результате дезорганизации и дезориентации появляются новые формы риска и угрозы, ухудшаются условия жизни, возникает необходимость заново решать проблемы, существовавшие прежде, и происходит актуализация в сознании индивида избранных событий прошлого и ревизия их значения. Подверженность социальным травмам и, как следствие, склонность к экстремизму, наблюдается не у всех представителей общества, так как отдельные индивиды или группы обладают различными возможностями защиты. Индивидуальная или групповая способность адаптации к кризисным ситуациям, определенная возможность справиться с возникающими проблемами и угрозами, видимо, прежде всего, зависят от того, какими финансовым, социальным и культурным капиталом обладают отдельные люди и социальные структуры. Деньги, контакты, знакомства, связи, образование и навыки – это запасы универсального типа, которые почти всегда можно обменять на иные блага различного рода. Обладание такими запасами повышает сопротивляемость по отношению к травматогенным ситуациям и дает шанс приспособиться к ним и даже использовать их в собственных интересах. В выигрышной ситуации здесь могут оказаться различные политические партии и объединения экстремистского толка, которые очень часто получают достаточно большое количество сторонников своих идей именно в периоды кризисов и послекризисной адаптации.

Формирование экстремизма в условиях социальной травмы является одним из необратимых процессов общественного развития при возникновении в социальной реальности какого-либо экстремального явления. Экстремизм в подобной ситуации может порождаться различными условиями, формирующими общий баланс факторов, способствующих и препятствующих актуализации травмы. К таким условиям можно отнести синдром отсутствия или недостатка доверия как к социальным институтам, так и к отдельным индивидам.[209] Определить этот феномен можно по различным поведенческим и вербальным признакам (например, по стратегии сбережения или инвестирования средств, по высказываемым мнениям о политиках или политике) и по появлению функциональных субинститутов доверия, таких, как коррупция или чрезмерное увеличение формализации в бизнесе. Другим условием, способствующим возникновению экстремистского мировоззрения, в условиях социальной травмы, может выступать пассивность и апатия, ощущение собственного бессилия в сложившейся реальности, показателем которых может служить полное игнорирование политического участия в существующей системе и отсутствие интереса к предлагаемой общественной жизни. Сюда можно отнести и ориентацию индивида на сегодняшний день и сокращение временной перспективы по отношению к прошлому. С этим явлением очень часто связана ностальгия о чем-либо существовавшем ранее, идеализация действий своей группы, особенно в качестве противопоставления существующей кризисной ситуации. В условиях дезориентации и дезорганизации у индивида формируется рассеянное, неопределенное состояние беспокойства, комплекс опасений, страхов, тревожное настроение, которое зачастую сопровождается склонностью верить слухам и сплетням, фантазиям, сочинениям и мифам.[210] Разновидностью такой ситуации является появление «моральной паники»,[211] проявляющейся в массовых дискуссиях и спорах и в мобилизации социальных движений, которая возникает как чрезмерная, неадекватная реакция по отношению к вызвавшему ее единичному или исключительному событию.[212] Дополнительную роль в расширении или, напротив, в смягчении симптомов травмы могут играть два параметрических процесса, а именно: изменения в более широком региональном или глобальном окружении данного общества и неизбежные процессы смены поколений. В первом случае, правомерно говорить об экономических явлениях, таких, как: спад в мировой экономике, направление и объем оказываемой извне экономической помощи, технологические новации; политические процессы и тенденции, формирующиеся за рубежом; формирование дружеских или враждебных настроений среди политической элиты по отношению к данному сообществу; военные трагедии или стихийные бедствия, приводящие к наплыву беженцев и перемещенных лиц; расширение влияния международных мафиозных организаций. Во втором случае речь может идти о необратимом процессе преодоления наследия прошлой культуры и дуализма, культурной дезорганизации и дезориентации.

В заключение необходимо отметить, что экстремизм и экстремальные явления, как показывает практика, выступают необратимыми условиями смены регулярной идентичности, что приводит к различным травматогенным изменениям в социальной и культурной сферах. Системный анализ рассматриваемых феноменов является важным срезом общей структуры человеческого бытия, в рамках которой реализуются крайние варианты деятельности индивида.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Канетти Э. Масса // Психология масс. Самара: Издательский дом «Бахрах», 1998. С. 327-329

2. Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс // Психология масс. Самара: Издательский дом «Бахрах», 1998. С. 244-257.

3. Томалинцев В.Н. Человек в XXI веке: Поиск грани творчества и экстремизма. СПб., 2003.

4. Тоффлер Э. Война и антивойна. М., 2005.

5. Тоффлер Э. Третья волна. М., 1999.

6. Хантингтон С. кто мы? М.: АСТ, 2005.

7. Brinton C. Anatomy of Revolution. N-Y: Harper and Row, 1965.

8. Davies J.C. Theory of Revolution // American Sociological Review. V.27. 1952.

9. Davies J.C. When Men Revolt and why. N-Y.: Free Press, 1971.

10. Gurr T. Why Men Rebel. Princeton: Princeton University Press, 1970.

11. Huntington S.P. Political Order in Changing Societies. New Haven: Yale University Press, 1968.

12. Merton R.K. Social Theory and Social Structure. N-Y: Free Press, 1968.

13. Ritzer G. Donaldization of Society. Thousands Oaks: Pine Forge Press, 1996.

14. Skockpol T. States and Social Revolutions. Cambridge: Cambridge University Press, 1979.

15. Sztompka P. Civilizational Incompetence: the Trap of Post-Communist Societies // Zeitchrift fur Soziologie. 1993. H.2, apr. S.85-95.

16. Sztompka P. Trust: A Sociological Theory. Cambridge University Press, 1999.

17. Sztompka P. Year 1989 as a Cultural and Civilizational Break // Communist and Post-Communist Studies. 1996. V.29. №2.

18. Thompson K. Moral Panics. London: Routledge, 1998.

19. Tilly C. European revolutions, 1942-1992. Oxford: Blackwell, 1983.

20. Wilkinson I. Anxiety in Risk Society. London: Routledge, 2001.

Ó Е. В. Шкваровская

МЕХАНИЗМЫ ФОРМИРОВАНИЯ ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ

Общественное мнение — важнейший партнер государства, СМИ и других политических субъектов, заинтересованных в расширении своей политической поддержки. С социальной точки зрения, общественное мнение есть важнейший источник информации об интересах граждан, механизм выражения их отношения к власти и ее конкретным действиям. Например, опросы общественного мнения являются важнейшим инструментом выявления политических предпочтений населения (представленных в виде рейтингов лидеров или партий), их отношения к действиям правительства в условиях кризисов и т.д.

Обобщенно общественное мнение представляет собой совокупность суждений и оценок, характеризующих состояние массового (группового) сознания, оказывающих влияние на содержание и характер разнообразных политических процессов (изменений в сфере государственной власти). То есть, оно является элементом представления центром власти интересов населения, механизмом презентации наиболее острых и значимых для граждан проблем. Причем, общественное мнение нельзя ассоциировать с массовым сознанием в целом, оно представляет лишь его верхушку: совокупность оценок и представлений, которая объединяет какую-либо группу (в том числе, большинство людей).

В структуру общественного мнения, как правило, входят массовые (групповые) настроения, эмоции, чувства, а также формализованные оценки и суждения. Эти элементы общественного мнения показывают определенную динамику развития: от абстрактных представлений, неясных и неопределившихся эмоций к более строгим и рациональным понятиям и оценкам.

Для каждого из доминирующих в обществе политических «образов» существуют особые каналы коммуникации с властью. Так, чувственные мнения выражаются на митингах, стихийных сходках, собраниях. Формализованные же оценки, как правило, транслируются в ходе выступлений от лица общественности независимых экспертов, лидеров, а также в виде газетных статей, комментариев и т.д.

Формирование и функционирование общественного мнения позволяет обеспечить обратную связь в системе государственного управления, предполагающую коррекцию проводимого режимом курса, репрезентацию текущей политики в глазах общественности, а также повышение степени легитимности правящего режима. Кроме этого, общественное мнение можно назвать институтом социализации граждан, включающихся в сферу политических отношений.

У общественного мнения нет однозначной направленности на преобразование действительности. Высказанные общественностью позиции и оценки власти могут как учитывая (целиком и полностью), так и не учитывая при принятии решений.

Необходимо отметить, что функции выражения общественного мнения может брать на себя и сама власть. В частности, используя близкие к режиму СМИ, правящие круги могут выдвигать своих «лидеров общественного мнения»; распространять материалы и комментарии событий, которые будут по-своему оформлять общественные чувства; высказывать публичные оценки от имени тех или иных групп, на которые впоследствии уже могут реагировать власти в собственных интересах.

Типология общественного мнения определяется исходя из характера его влияния на власть, степени иллюзорности, отражающей господствующие в нём заблуждения и предрассудки, уровня конструктивности, степени директивности в отношении власти.[213]

С точки зрения весомости общественности для организации выделяются такие ее группы:

1. Главная, второстепенная и маргинальная. Главная общественность - та, что может оказать наибольшую помощь или принести наибольший вред усилиям партии, движения. Второстепенная общественность - та, что имеет определенное значение для политической структуры, а маргинальная - наименее существенная для нее. К примеру, руководство налоговой инспекции, контролирующее налоговые дела, может на какое-то время стать самой главной общественностью для коммерческих организаций, ожидающих конкретные правила и инструкции по вопросам подачи информации о прибылях, тогда как законодатели и вся остальная общественность страны могут переместиться в разряд второстепенных.

2. Традиционная и будущая. Например, партийная элита, ее нынешние постоянные члены являются традиционными группами общественности, тогда как студенты и потенциальные члены представляют собой общественность партий в перспективе. Ни одна политическая структура не может удовлетвориться отношениями со своими группами общественности, которые постоянно изменяются. Сегодня политическая общественность, скажем, представлена многочисленными социальными группами, начиная с женщин, национальных меньшинств и заканчивая престарелыми гражданами, инвалидами и др. Но каждая из них потенциально может стать главной для жизнедеятельности организации в будущем.

3. Сторонники, оппоненты и безразличные. Такая типологизация важна с практической точки зрения. Ведь вполне понятно, что партии или движения должны по-разному относиться к тем, кто поддерживает их, или к тем, кто выступает против. Например, по отношению к сторонникам партии, движения должны налаживать коммуникации, которые укрепляли бы их доверие к ней. Для того чтобы изменить мнение скептиков в свою пользу, данные структуры должны скорее прибегать к аргументированию и убеждению. Решающее значение, особенно в политической сфере, имеет безразличная общественность. Теория Фестингера доказывает, что люди, на установки которых легко повлиять, - это те, кто еще не определился. На языке политиков эта группа называется «колеблющийся голос» (swing vote).[214] Множество выборов было выиграно или проиграно в последний момент именно благодаря обращениям к избирателям, еще не сделавшим своего окончательного политического выбора. Однако не следует забывать, что наряду с этим существует опасность распространения информации, способной вызвать диссонанс в сознании людей.

Наиболее четко описал то, что является мотивационным для людей, американский психолог Абрахам Маслоу. Согласно Маслоу, существует пятиуровневая иерархия потребностей. Эти пять уровней составляют основу мотивационных факторов любого человека или группы общественности.

Именно эти и подобные выводы ученых-психологов широко используются в политической работе для мотивации изменений установок людей.

Но при этом каждый политик, стремящийся изменить установки людей, должен придерживаться следующих важных правил:

1. Не использовать графические символы до тех пор, пока нет уверенности в том, что они не спровоцируют непредсказуемые действия. Многие движения в США, например, кампания «крутых ребят», с одной стороны, и движение за запрещение абортов, с другой, в свое время стали использовать графические образы смерти и разрушения. Однако вскоре возник риск того, что подобные образы скорее могут оттолкнуть людей от названных движений, чем привлечь их. Презентации, вызывающие обеспокоенность, редко приводят к устойчивому изменению установки.

2. Не зазывать людей к себе, а самому идти к ним. Большинство людей никогда не будут участвовать в политических кампаниях. Они их страшатся. Но, поняв ограниченный интерес людей к политике, можно разработать реалистическую стратегию, положившись на добрую волю общественности и не требуя от людей больше, чем они готовы сделать. Наиболее действенной с точки зрения проведения предвыборной компании являются встреча с электоратом на месте их работы, досуга и т.д. По статистике только 6% избирателей сами приходят на встречи с кандидатами, 43% не против услышать предвыборную программу кандидата, если он сам придет к ним.

3. Использовать моральные доказательства как вспомогательное средство, а не как главный аргумент. Моральные ценности изменить трудно. Намного проще заручиться поддержкой, демонстрируя практические преимущества вашего решения, нежели говорить об аморальности вашего соперника. Социологические опросы подтверждают, что электорат более лоялен к претендентам, использующим в СМИ и на встречах с избирателями только «белый» PR. Хотя «черный» PR и применяется, но в завуалированном варианте: в виде слухов, публикаций неизвестного авторства и т.д.

4. Использовать главное русло. Во время любой кампании для победы нужно заручиться поддержкой представителей всех слоев населения. Трудно выиграть кампанию, если ее окрестили «радикальной» или «чудаковатой». Отсюда, намереваясь изменить установку, привлекайте к этому всех людей. Политические партии и движения во время предвыборной компании стараются заручиться поддержкой различных социальных слоев и групп с целью охвата большей доли электората.

5. Не обижать людей, которых вы стремитесь переубедить. Изучение проблемы убеждения доказывает, что наиболее сильным влияние является тогда, когда людям нравится человек, переубеждающий их, поскольку они считают его своим. Невозможно переубедить те группы, которых оскорбили или оттолкнули от себя.

Пользуясь подобными подходами к пониманию закономерностей формирования общественного мнения, разрабатываются программы, ищутся методы и средства внимательного изучения общественного мнения тех групп населения, отношение которых к политическим движениям приобретает особо важное значение.

Ученые выделяют гомогенные типы общественного мнения, в которых те или иные идеи и позиции жестко цементируют его, и негомогенные типы, в которых конкурируют друг с другом разнообразные оценки и позиции.[215] В зависимости от формы выражения и степени близости к позициям властей, общественное мнение может иметь официальный или неофициальный характер.

Основные способы формирования общественного мнения - внушение, убеждение, подражание и т.п.; основные средства - средства массовой информации, устная пропаганда и политическая агитация, которая ныне возведена в ранг рекламы, межличностное общение. Этапы формирования общественного мнения - зарождение индивидуальных мнений, обмен мнениями, кристаллизация общей или преобладающей точки зрения из множества мнений и, наконец, ее объективация, т.е. переход от отражательного состояния к практически-преобразующему. В реальной жизни все указанные этапы часто протекают одновременно, имеют место качественные скачки и взаимопереходы в развитии индивидуального группового и общественного мнения.[216]

Указанные моменты (субъекты, объекты, сферы, стадии, формы, способы, средства и этапы формирования) общественного мнения в динамике социальных процессов постоянно комбинируются, изменяются, всевозможными способами сочетаются, дифференцируются и образуют, в конечном итоге, пирамиду общественного мнения. Она имеет интегративный характер и представляет собой не просто результат обмена мнениями между людьми, а определенный плавильный «тигль» коллективного обыденного разума, репрезентирующего (представляющего) мнение всего общества.

В последнее десятилетие стала популярна идея «двухступенчатого порога коммуникации», согласно которой распространение информации и ее распространение на общественное мнение происходит в два этапа: сначала от СМИ оценки транслируются к неформальным лидерам мнений, а уже от них — к их последователям. При этом авторы идеи выделяли роль «инновационных групп», которые первыми усваивают новые ориентиры и продуцируют их в политической жизни.[217]

Общественное мнение формируется и за счет действия специальных структур, которые на профессиональной основе вырабатывают и транслируют определенные оценки от лица общественности.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Бурдье П. Социология политики. М., 1993.

2. Гаджиев К.С. Политическая наука. М., 2004.

3. Засурский И. Массмедиа Второй республики. М., 1999.

4. Массовая коммуникация в формировании современного социокультурного пространства // Социологические исследования. 2000. №8.

5. Политология. Курс лекций / Под ред. М.Н.Марченко. М., 2000.

РАЗДЕЛ V. ФИЛОЛОЛОГИЯ

Ó Е.а. Вашурина

ПОЛИТИЧЕСКАЯ КОРРЕКТНОСТЬ КАК ПЕРЕВОДЧЕСКАЯ

ПРОБЛЕМА

Сегодня политическая корректность, явление как лингвистическое, так и культурологическое, стала неотъемлемой частью языка и поведения не только в США, на родине данного феномена, но и в других западных странах.

В Англии и США изменилась форма обращения к женщине: теперь как к замужним, так и к незамужним дамам обращаются Ms. Под влияние политической корректности попала и Германия. О детях, отстающих в развитии, говорят Kinder mit Migrationshintergrund, bildungsferne Schichten, bildungsnahe, лексему Neger заменяют словом Schwarze. В Германии появилась новая модификация светофоров. Раньше на них было только изображение мужчины, теперь для регулирования правил дорожного движения используется и женская фигурка. Это политическая корректность в действии: дискриминации по полу не должно быть, и это касается даже изображений на светофорах. А на выборах бургомистра Берлина победил герр Воверайт, «одним из основных предвыборных лозунгов которого был: «Ich bin schwul, und das ist auch gut so» («Я гомосексуалист, что тоже неплохо»)». Стоит отметить, что идиома «Und das ist auch gut so» даже вошла у немцев в моду. Политически корректные выражения и правила поведения действуют также на территории Франции, Швейцарии, Швеции, Канады, Австралии и даже Новой Зеландии.

Рассматриваемое нами явление получило почти мировую распространённость. По оценкам исследователей, некоторые тенденции этого феномена появляются и в нашей стране, поэтому рассмотрение способов передачи политкорректной лексики на русский язык актуально.

Существует несколько способов перевода политкорректных выражений: подбор русских эвфемизмов, эквивалентных английским, поиск соответствий в словарях, применение переводческих трансформаций.

При передаче политкорректных лексических единиц на русский язык надо пытаться сохранить не только смысловые, но и коннотативные значения политкорректной лексики. В одной из статей газеты Yтро.ru была высказана следующая мысль: «Как, например, … перевести на русский язык (словосочетание) «chemically challenged person» без потери политической ... корректности. … так называют … наркомана, но стилистика фразы и дух политкорректности диктуют более точный перевод».[218]

Политически корректная лексика представлена, в основном, эвфемизмами. В.Н. Крупнов пишет: «Явление эвфемизмов – это современная особенность употребления отдельных слов, когда ставится задача смягчить высказывание или скрыть мысль хотя бы частично. Естественно, что в переводе также желательно найти соответствующий эвфемизм по-русски. Однако те или иные единицы, весьма популярные в одном языке, могут не совпадать с единицами другого языка хотя бы в силу того, что в другом языке нет тех или иных проблем как проблем общества».[219]

Действительно, чаще всего встречаются русские словарные соответствия эвфемизмов, обозначающих проблемы актуальные и для российского общества: расовая дискриминация, неприятные и страшные явления действительности, физические недостатки, социальные пороки. Некоторые проблемы западного общества, к решению которых призывают сторонники политкорректности, в нашей стране не считаются релевантными, например, толерантное отношение к гомосексуализму, борьба за права животных. Поэтому русские эвфемизмы, описывающие эти понятия в русском языке, встречаются крайне редко.

Перевод политкорректных лексических единиц осуществляется не только путём подбора русских эвфемизмов, эквивалентных английским, но и за счёт поиска подходящих переводческих соответствий или применения переводческих трансформаций.

В ходе исследования оказалось, что 140 слов и выражений из 859 лексических единиц материала исследования имеют единичные (75 лексем, 9% от общего количества материала) и множественные (65, 6%) переводческие соответствия в современных электронных словарях Lingvo и Мультитран. Примеры единичных соответствий: Chinese American – американцы китайского происхождения, Baristas – бариста (тот, кто готовит и подаёт кофе), C.E. – наша эра, chairperson – председатель (мужчина или женщина), Chicano/ Chicana – американец/ американка мексиканского происхождения, golden ager (Am) – пожилой или старый человек. Примеры множественных соответствий: henchperson – последователь, сторонник; homemaker – хозяйка дома; мать семейства; layperson – дилетант, любитель, непрофессионал, неспециалист; public assistance – государственное вспомоществование, общественное призрение.

Для перевода политкорректных лексических единиц, не имеющих соответствий в русском языке, применяются различные виды трансформаций, т.е. «преобразований, с помощью которых можно осуществить переход от единиц оригинала к единицам перевода», «способы перевода, которые может использовать переводчик при переводе различных оригиналов в тех случаях, когда словарное соответствие отсутствует или не может быть использовано по условиям контекста».[220]

При переводе политкорректной лексики часто применяется транслитерация (как и транскрипция), однако обычно в сочетании с другими способами перевода, например с описательным.. Без использования других способов транслитерация было использовано для передачи всего 3 лексические единицы (0,3%) фактического материала исследования.

352 лексические единицы (41%) были переведены калькированием: personal circumstances (вместо lack of money) – личные обстоятельства (нехватка денег); vulnerable people – ранимые люди (т.е. бедные или страдающие психическими отклонениями); African women – африканские женщины, under the influence – под влиянием (т.е. «обкуренная»); sexist approach – сексистский подход, gender stereotypes – гендерные стереотипы; discrimination in pay – дискриминация по заработной плате; consistent experiences of discrimination – постоянные случаи дискриминации; the Order of British Excellence – орден британского отличия, furred and feathered friends – мохнатые и пернатые друзья.

При переводе политкорректных эвфемизмов используются лексико-семантические замены: конкретизация, генерализация, модуляция. Эвфемизмов, при переводе которых необходимо было бы использовать первые два вида лексико-семантических замен, среди рассмотренных лексических единиц встретилось мало. С помощью конкретизации можно перевести 3 из рассмотренных нами словосочетаний (0,3% от общего количества), например, lack of ethnic minorities at the BBC – нехватка представителей национальных меньшинств на Би-би-си, treatment of vulnerable minorities – обращение с представителями уязвимых меньшинств.

С использованием трансформации генерализации переведено всего 2 словосочетания (0,2%): alternative dentation (false teeth) – альтернативная стоматология, of mature years (old) – в зрелом возрасте.

С помощью модуляции была переведена 61 лексическая единица (7%): to get into trouble – заболеть (психическим расстройством), appliance – мед. аппарат, носимый на теле человека (например протез, слуховой аппарат и т.п.), available – находящийся без работы, flipper whipper – рыбак.

Грамматическая замена использовалась при переводе 20 лексических единиц (2,4%): longer-living – долгожитель, on assistance – получать пособие, racist attack – расистские нападки, canine American – собака-американец, consensual relationship – согласованные взаимоотношения.

С помощью описательного перевода или экспликации переведено 15 лексических единиц (1,6%): inclusive environments – общество, в котором людей не дискриминируют по какому-либо признаку, a feminised job – профессия, которой занимаются, в основном, женщины (например, няня, воспитательница в школе); fattism (fatism) – дискриминация полных людей; gentleperson – лицо, получившее хорошее воспитание и образование. При помощи антонимического перевода переданы всего 2 лексические единицы (0,2%): Women who had failed to win promotion – женщины, которые не получили продвижения по службе; deaf person – неслышащая личность. При переводе политически корректных словосочетаний также используются технические приёмы перевода: перемещение, добавление и опущение лексических единиц в процессе перевода. С помощью приёма перемещения были переведены 4 лексические единицы (0,5 %): «Higher Power Rest Ye Merry Persons» – «Храни вас высшая сила, весёлые личности».

Добавлением было переведено 11 лексических единиц (1,4%): person with Down syndrome – человек, страдающий болезнью Дауна, anchorperson/ anchor – лицо, ведущее программу, consultant – продавец-консультант.

С помощью приёма опущения переведено 18 лексических единиц (2%): full-figured – полный, to be on a regulated medical regime and counselling – находиться под постоянным медицинским наблюдением (о душевнобольных), adopted human children – приемные дети, Fish are friends, not food – Рыбы – друзья, не пища. 228 политкорректных эвфемизмов (26,5%) были переведены с помощью одновременного применения нескольких способов: Middle Eastern community – сообщество людей с Ближнего Востока (перемещение, добавление, грамматическая замена), sexual behaviour and discrimination in City firms – поведение, направленное на половую дискриминацию в фирмах Сити (перемещение, добавление, опущение), ableism – аблеизм, притеснение лиц с физическими недостатками (транслитерация, описательный перевод). При употреблении нескольких способов перевода политкорректной лексической единицы самым распространённым сочетанием является транскрипция или транслитерация и описательный перевод.

Полученные результаты можно представить в виде таблицы.

Таблица 1. Способы перевода политически корректных эвфемизмов

Способы перевода			Количество лексических единиц, переведённых данным образом	Процент лексических единиц, переведённых данным образом
единичные соответствия			75	9 %
множественные соответствия			65	7,6 %
Трансформации	транслитерация		3	0,3%
	калькирование		352	41 %
	Лесико-семантические замены	конкретизация	3	0,3 %
		генерализация	2	0,2 %
		модуляция	61	7 %
	грамматическая замена		20	2,4 %
	антонимический перевод		2	0,2%
	описательный перевод		15	1,6 %
Переводческие приёмы	перемещение		4		0,5 %
	добавление		11		1,4 %
	опущение		18		2 %
Несколько способов			228		26,5 %

Можно сделать вывод, что наиболее продуктивным способом перевода политически корректных эвфемизмов является калькирование. Этот способ перевода позволяет «сохранить элементы формы или функции исходной единицы»[221], эвфемистичность политкорректного высказывания.

Часто передача политкорректной лексической единицы на русский язык осуществляется путём одновременного применения нескольких способов перевода. Чаще всего, это совмещение транскрипции или транслитерации и описательного перевода: ableism – аблеизм, притеснение лиц с физическими недостатками; lookism – лукизм, создание стандартов красоты и привлекательности и ущемление прав тех, кто этим стандартам не соответствует. Обычно таким способом переводятся названия различных видов дискриминаций.

Достаточно велико количество русских словарных соответствий политически корректным эвфемизмам. Это подтверждает существование некоторых тенденций движения политкорректности и в нашей стране.

При необходимости передать точный смысл политически корректного высказывания можно использовать модуляцию. Так, буквально, прилагательное available переводится как доступный. Однако при помощи лексико-семантической замены это слово приобрело новое значение находящийся без работы. Таким образом, используя модуляцию, available можно перевести как безработный.

Однако такого прямолинейного перевода политкорректной лексики стоит избегать, потому что основной смысл употребления политкорректных выражений состоит в замене грубого, обидного высказывания на корректное, вежливое, необидное. Поэтому странно, что в словаре Мультитран словосочетаниям mentally challenged, horizontally challenged, physically challenged были даны совсем неэвфемистичные соответствия: умственно отсталый, страдающий ожирением, инвалид соответственно. Возможно, это продиктовано стремлением «не утяжелять» перевод эвфемистическими конструкциями и описанием значения выражений, а сделать истинный смысл высказываний сразу понятным русскому реципиенту, незнакомому с политкорректными языковыми образованиями.

Особую трудность при переводе составляют слова, часто применяемые в качестве компонентов для образования политкорректной лексики, например challenged, inconvenienced, impaired. Этим лексемам, как политкорректным единицам нет словарных соответствий. Являясь компонентами достаточно большого количества высказывания, такие слова в каждом из них могут переводиться по-разному. Например, в публикациях русских авторов можно встретить следующие варианты перевода словосочетаний с компонентом challenged: mentally challenged – испытывающий умственные затруднения, недостаточно умственно развитый; physically challenged – преодолевающий трудности из-за своего физического состояния, обладающий иными физическими возможностями, с проблемами в физическом развитии, с ограниченными физ. возможностями; vertically challenged – имеющий трудности с вертикальными пропорциями. Словосочетания с компонентом impaired тоже не имеют устойчивого способа перевода: attractively impaired – с ослабленной привлекательностью; hearing-impaired – страдающий частичной потерей слуха, с ограничениями слуха, speech impaired – лишённый речи. Возможно, следует задуматься о создании какого-либо универсального способа перевода подобных выражений. Стоит подробнее остановиться на переводе компонента person. Так как он употребляется во избежание указания на половую принадлежность обозначаемого человека, то и перевод должен быть гендерно-нейтральным. Например, при переводе milkperson словом молочник не удаётся избежать указания на мужской род. Поэтому, на наш взгляд, компонент person стоит переводить словом лицо, имеющим средний род: лицо, продающее молоко, busperson – лицо, ведущее автобус, fisherperson – лицо, ловящее рыбу.

При передаче слов, образованных при помощи суффикса -ron, обычно даются соответствия женского и мужского рода: actron – актёр/ актриса, waitron – официант/ официантка. Вызывает вопросы перевод словосочетания visually challenged. В словаре Холдера (R.W.Holder «How Not to Say What You Mean: A Dictionary of Euphemisms») данное словосочетание трактуется как обозначающее некрасивого (ugly) человека.[222] И в этом случае, будет корректно перевести visually challenged как преодолевающий трудности из-за внешнего вида. Однако в некоторых публикациях данное словосочетание переводится как «лишённый зрения». Возможно, смысл выражения, а следовательно, и его перевод меняется в зависимости от контекста. В настоящее время политкорректность оказывает сильное влияние на английский язык и образ жизни в англо-говорящих странах, поэтому знание и понимание политкорректной лексики необходимо русским гражданам для успешного межкультурного общения. К тому же, некоторые политически корректные заимствования появляются и в русском языке. В связи с этим, перевод политкорректной лексики является актуальной проблемой.

Ó А. А. Косицин

ФИЗИОЛОГИЯ УКРАИНСКОГО ПРОСТРАНСТВА В «ПЕТЕРБУРГСКОМ ТЕКСТЕ» ЕВГЕНИЯ ГРЕБЁНКИ

Литература 20-х–40-х годов XIX века ценностно осваивает географическое пространство, представляя его в оппозициях, через различные соотношения: столичное-провинциальное, городское-деревенское, отечественное-иностранное, город-Кавказ, Запад-Восток… и т.д. Рассмотрение пространства в подобных соотношениях (главным образом, в оппозиции здесь-там) позволяет авторскому взгляду выявить черты различия пространств и тем самым определить смысловую специфику каждого из них.

В данной статье речь пойдет о смысловой специфике украинского пространства в составе «петербургского текста», формирующейся в творчестве Е.Гребенки путем сопоставления и/или противопоставления двух географических пространств – Петербурга и Украйны.

Свойственная Е.Гребенке манера рассмотрения украинского пространства в соотношении его с петербургским имеет биографические предпосылки. Имперский город, в котором он провел почти всю свою зрелую жизнь (с сер. 30-х по 1848 гг.), осознавался им как искусственный, «сделанный», – в противовес родной, «сотворенной Великим Мастером», одухотворенной Украйне.

Впервые соотнесение этих двух пространств у Е.Гребенки появляется в рассказе «Телепень», включенном в цикл «Рассказы пирятинца». В нём противопоставляется Переяславль, город, похожий (по определению самого автора) на «огромное кладбище», Петербургу – живой, цветущей российской столице: «Поедем хоть в Петербург, убежим из погребенной столицы в живую, цветущую, шумную… там есть театры, играют «Свет на изворот», кокетничает Невский проспект; там есть кондитерские, есть все, а здесь ничего. Поедем! поедем!..»[223].

Призыв «поедем!», трижды звучащий подобно заклинанию, свидетельствует о желании субъекта повествования к перемене места. О таком желании в «Телепне» говорит сам рассказчик. Примечательно, что 3-я глава рассказа выпадает из событийного ряда повествования. В структуре художественного целого она занимает положение «лирического отступления»: рассказчик «отклоняется» от фабулы и вдруг, как бы ни с того ни с сего, «впадает» в эмоциональные рассуждения о разности двух городов. Причем, противопоставление одного пространства другому в рассказе определяется сразу несколькими оппозициями – главной оппозицией здесь-там и определяющими ее компонентами – оппозициями все-ничего, живое/цветущее-погребенное и др. Петербург осмысливается рассказчиком как идеальное пространство, наполненное жизнью, в то время как о Переяславле сообщается, что он – «погребенная столица», мертвый, пустой город. Оба пространства статичны, а их характеристика – прямолинейна. Петербург рассматривается автором только как противоположность Переяславля, и это положение неизменно. Такова картина мира, представленная в оппозициях в рассказе «Телепень».

Для раннего творчества Е.Гребенки характерно соотнесение двух пространств, одно из которых определяется автором как свое, другое – как чужое. Первое, как правило, обозначает пространство, включающее в себя автора (повествователя/рассказчика), второе является пространством «авторской вненаходимости», пространством, «потусторонним» по отношению к субъекту высказывания.

Такова схема соотнесения пространств в ранних произведениях Е.Гребенки. Позднее, в 40-е годы, Е.Гребенка иначе выстраивает соотношение пространств. Так, например, в повести «Записки студента» и очерке «Петербургская сторона» дается соотношение двух представлений одного героя о Петербурге – до- и после посещения им города.

В «Записках студента» образ Петербурга претерпевает многократную трансформацию. Один трансформационный ряд происходит в сознании студента (автора дневника), другой – в сознании героя (автора публикации), прочитавшего его дневник. Структура повести задана таким образом, что читатель все время оказывается в «субъективной плоскости» повествования, осуществляющегося через смену носителей сознания. Акт прочитывания автором публикации дневника влечет к переформированию его взглядов, а также и переоценку его отношения к Петербургу. Посмотрев на город отстраненно, он начинает видеть петербургское пространство иначе, начинает видеть то, чего раньше никогда не замечал. Таким образом, происходит переориентация героя в отношении к пространству. В «Записках студента» для Е.Гребенки оказывается важен момент «перелома» в сознании героев (студента и автора публикации). Пространственная противопоставленность изображается в повести на уровне «внутренней оппозиции»: в качестве предмета изображения выступает только Петербург, «расчлененный» на два пространства – пространство «до» и пространство «после». Для двух разных героев, помещенных в одно пространство, город оказывается враждебен по-разному: для студента он – гибельный, для автора публикации – нет; хотя и тот, и другой переживают «крах сознания». «Я в Петербурге и – недоволен им! Моя фантазия состроила идеал этого города; существенность не подошла к идеалу, и Петербург мне не нравится»[224], – говорит герой повести – студент. Потеря родственных связей и несбывшаяся любовь, как неудавшаяся попытка обрести себя в мире, обращают жизнь героя (студента) в бессмысленное существование и приводят его к гибели. Однако если для студента пространство города – место, где все его мечты и надежды остаются нереализованными, то для автора публикации оно определяется иначе. В финале повести автор публикации не обманывается, а задумывается, прозревает. Его прозрение – особый, иной взгляд на мир, который возможно приобрести, только оказавшись на грани смерти, соприкоснувшись с ней. Сближение его с другим, потусторонним, миром дает ему способность видеть петербургский мир «с другой стороны». Для студента же мир Петербурга – чужой. Эту «чужесть», «инородность» студента Е.Гребенка подчеркивает в самом начале повести: «Ехать в такую даль, за 150 верст от дома, на шесть лет проститься с папенькою, с маменькою, с моею маленькой комнатой, с белою акацией, которую я поливал каждое утро, а она, как нарочно, так душисто расцвела теперь!.. <…> Одна мысль тяготила меня: я должен все это оставить, оставить надолго!.. Как хороша воля! – подумал я и соскочил с лошади»[225]. Петербург для студента – «неродственнное» место, пространство не по душе, в отличие от малороссийского пространства, куда он изначально органично «вписан» и к которому он чувствует свое сродство.

Читательскому глазу легко навязывается параллель между героями «Записок студента» и рассказа «Телепень»: студент говорит почти теми же словами, что и рассказчик в «Телепне»: «Решено еду в Петербург. <…> Еду, еду в Петербург! Там есть брат моей матушки, человек в чинах, давно уже действительный статский советни[226]. Таким образом, обозначенное Е.Гребенкой в рассказе «Телепень» душевное рвение в Петербург, связанное с тягой к жизни, находит продолжение и трагическое завершение в «Записках студента».

В очерке «Петербургская сторона» изначально иронически намечаемая связь петербургского пространства с духовным началом и последующее становление приземленного взгляда на город – это проявление той же двуликости Петербурга: «…моя бабушка, никогда не быв в Петербурге, имела высокое понятие о Петербургской стороне, может быть, оттого, что у нашего деревенского священника был сын, служивший в Петербурге»[227]. И далее: «Петербургская сторона не лишена общей провинциальной заразы: сплетней – на Петербургской это болезнь эпидемическая»[228].

Так обстоит дело с «внутренней оппозицией» в произведениях Гребенки. Другой вид оппозиции, не менее частотный для Гребенки, – противопоставление двух пространств, соотнесение Петербурга и Украйны («внешняя оппозиция») как «своего-чужого» и «природного-искусственного».

В противовес сделанному, механическому Петербургу Гребенка ставит естественное, природное одухотворенное пространство Украйны. Существенными составляющими украинского пространства у Гребенки являются: светлое небо, солнце, весна, зеленые берега, густые сады, цветущие черешни, спокойная река, чистый воздух, радуга, резвушки-рыбы, чистое небо – нет ни одной тучки, ни одного пятнышка – и т.д. Все эти элементы у Гребёнки оказываются конструктивно-онтологическими. Они кочуют из произведения в произведение и легко узнаются. Например, в рассказе «Мачеха и панночка»: «Чисто, безоблачно небо над Украиною; высоко горит солнце на небе. В Украине давно уже весна: цветут густые сады, цветут веселые луга, цветут зеленые берега голубых рек, жаворонок утонул в небе и звенит там, как серебряный колокольчик, призывающий природу к молитве»[229]. В «Сказании о горохе и женитьбе Василия Ивановича…» Украина по-домашнему естественна: «Весною, солнце светило очень тепло и приятно; в поле пели жаворонки, в саду цвели черешни… Василий Иванович вышел на крыльцо по-домашнему, в голубом халате, желтых сапогах и красном колпаке. В одной руке – табакерка и носовой платок, в другой – книга»[230].

Если украинское пространство природно, то петербургское искусственно. Украинская природа предстает как живой организм, гармонично заключающий в себе всё, сочетающий всё – от благодатной земли, веры и молитвы – до светлого, безоблачного неба и Бога. В то время как петербургская природа сплошь неестественна и изображается автором как нечто недооформленное, незавершенное, творимое и пока еще – в акте этого творения – безобразное. Гребёнка даёт этим явлениям своеобразные номинации. Их характеристика часто оказывается двойственной. Ироническая двойственность ставит петербургскую природу вне привычных определений. Так, например, Гребёнка описывает неопределенный петербургский климат в рассказе «Искатель места» (даже в названии проявляется неопределенность!): «Погода в Петербурге была не очень дурная, но и не отличная. Ветер осыпал прохожих чем-то холодным и неприятным, особливо, когда это вещество попадало за галстук; пока летело оно, то очень походило на снег, а, падая, - рассыпалось дождиком, - словом, это был полуснег и полудождь: как я полагаю, хитрое изобретение природы XIX века»[231]. То есть, как город, Петербург – изобретение, так и петербургский дождь, и снег – это также изобретение.

Спокойной, голубой украинской речке противопоставлена бушующая петербургская Нева. Торжество водной стихии находит у Гребенки максимальное выражение в рассказе «Перстень», где Нева затапливает город, и вода несет по улицам Петербурга гробы с размытого кладбища. Так, Петербург смещается в пространство Ада.

Образ Петербурга строится у Гребенки как антимодель украинского пространства. Украинское пространство, включенное в «петербургский текст», сообщается с ним. Между этими двумя пространствами возникает диалог. Одно не существует без другого.

В очерке «Иерусалим» автор прямо противопоставляет Петербург украинским местам: «Если вы проводили весну на плодоносных равнинах Украйны, если вам полюбились пестрые ковры степей, когда с востока тихо поднимается солнце и утренний ветерок, свевая легкий пар благовоний, пронесется по степи… а над нею высоко поют… степные жаворонки – и если в эту минуту, тихо, бессознательно подгибались ваши колени, слеза навертывалась на ресницы, и вы безмолвно молились Богу… тогда… вам не полюбится петербургское лето»[232]; «Если вы любите природу, чистую, девственную природу, как она вышла из рук Великого Мастера, неискаженную приторным искусством человека – вам не понравится Петербург летом»[233]; «О милая моя родина, прекрасная Украйна! Я вспомнил тебя, и мне стало скучно, душно в пыльном городе…»[234].

Важно указание Гребёнки на то, что Петербург это неподобие Украйны. Украйна у Гребенки – живое, органическое пространство, где есть весна, солнце, утренний ветерок, пар благовоний, птицы, и есть Бог. Это пространство осознается как создание Великого Мастера. В противоположность украинскому естеству Е.Гребёнка подчеркивает искусственность петербургской природы. Петербург предстает как искаженная природа, не первично-естественная, не от Бога. Обращает на себя внимание тот факт, что автор противопоставляет два разных временных цикла, сравнивая «весну Украйны» с «петербургским летом». Если Украйна – это пространство гармонии, великолепное сочетание времени и места, то Петербург обнаруживает несовпадение пространственной и временной границ, их «разорванность», неспособность к их гармоничной «слиянности». Если Украйна – пространство идеального времени, пространство весны, то по отношению к Петербургу у автора (субъекта сознания, организующего ткань повествования) возникает временное замешательство. Кажется, что Петербург лишен этой весны. Свойством Петербурга оказывается временной «сдвиг», смещение двух границ времени – природного (которое есть) и календарного (которое должно быть), разрушающее идеальную «формулу» хода времени[235]. На это же смещение границ календарного и природного времени весьма символично указывает автор, начиная вторую часть романа «Доктор» (1844): «Был август. Петербургская природа смотрела сентябрем»[236].

В «петербургском тексте» Е.Гребенки есть следы языка украинской модели мира, есть диалог (как скрытый, так и явный – в виде сопоставления и/или противопоставления пространств, что приводит к зеркальному отражению одного в другом, меняющему правое и левое, и наоборот). Петербург, в конечном счете, оказывается тем самым «Светом на изворот», о котором Гребёнка как бы случайно упоминает в «Рассказах пирятинца».

Таким образом, ограниченный Петербург как «место неподобия» и просторы Украйны – это не только полюса Земли, но и метафизическое пространство, обозначающее структуру мира в оппозициях: подобное – неподобное, Рай – Ад, весна – осень (как время года, смещенное в слякоть, в пыль).

РАЗДЕЛ VI. Методичские разработки

Ó С.А. Репинецкий

Методические приёмы организации научно-исследовательской работы школьников среднего звена

(педагогический опыт)

Автор счёл возможным рассмотреть в качестве примера свой собственный педагогический опыт, осуществлявшийся в самарской гимназии №1 в рамках программы «Ступени», по следующим причинам:

· Во-первых, он был отмечен как образцовый в благодарственных письмах администрации гимназии №1, а учащиеся, подготовившие свои письменные работы и публичные выступления по предлагаемой методике, на протяжении всего периода её апробации (2002 – 2006 гг.) регулярно становились победителями и призёрами гимназических, самарских городских и областных научно-творческих конференций.

· Во-вторых, учащиеся, подготовившие свои письменные работы и публичные выступления по предлагаемой методике стали победителями и призёрами всероссийских и международных научно-творческих конференций школьников «Юность. Наука. Культура.» и «Славянские чтения», проходивших в Москве и Самаре в 2004 – 2006 гг., получив на них высокие оценки.

Методику руководства научно-исследовательской работой учащихся целесообразно рассмотреть по этапам. Сразу оговоримся, что они не представляют собой строгую последовательность, и следующий этап вполне может (обычно так и происходит) начаться до завершения предыдущего. Это, прежде всего, связано со структурным делением работы: например, первая глава уже может быть написана в окончательном варианте, а к третьей будет ещё только подбираться литература. Итак, выделим главные этапы.

1. Определение темы.

Если ученик приходит с готовой темой (например, в 2003 г. Хавлин В. на первом же занятии сказал, что собирается писать о церковном расколе ХVІІ в.), то, исключая случаи полного несоответствия темы возможностям ученика в плане интеллектуальной деятельности и поиска материала, тема утверждается в рабочем варианте. Рабочий вариант темы подразумевает определённость общей проблемы исследования (например, в данном случае, церковная реформа), но оставляет возможность для манёвра в конкретизации частной проблемы данной научной работы. На наш взгляд, определение частной проблемы следует производить после ознакомления ученика с литературой, так как до этого ему трудно сформулировать главный вопрос исследования, чтобы раскрывающая его тема отвечала следующим параметрам.

· Наличие хотя бы минимальной дискуссионности (например, тема «Сравнение положения женщин в Европе V – Х вв. и на Руси Х – ХV вв.» явно перспективнее, чем тема «Положение женщин на Руси Х – ХV вв.», так как первый вариант подразумевает самостоятельный анализ и оценку – что и требуется).

· Тема должна быть сформулирована научно, но ученику следует понимать каждое слово в названии темы (формулировки наподобие «Сервиальный комплекс в менталитете либеральных народников» для учащихся среднего звена явно не пригодны).

· Тему требуется достаточно обеспечивать литературой, причём, желательно, неодноплановой (например, если можно представить только ряд учебных пособий, это не годится).

Такая тема может считаться действительно проблемной и правильно сформулированной, то есть имеет большие перспективы и становится окончательным вариантом. Если ученик не знал, о чём ему писать, то мы действовали по следующему алгоритму:

· Ученик придумывает (в крайнем случае – совместно с руководителем) 3 – 4 возможных рабочих варианта темы.

· К каждой теме формулируется частная проблема (это делает только сам ученик – он лично должен сознавать, о чём будет писать)

· К каждой теме составляется список найденной литературы.

· Делаются первые варианты плана работы.

При прохождении данного алгоритма выявляется превосходство какой-либо темы в удобности проблематики или подбора литературы, она и берётся за окончательный вариант. Так была «найдена» тема для работы об «обвинении, следствии и суде средневековой инквизиции», впоследствии высоко оценённой городской комиссией (2004 г.). Описанный метод в той или иной мере самостоятельного выбора темы учащимися играет большую роль в образовательном процессе с точки зрения воспитания. Он формирует в личности ребёнка качество самостоятельности и приучает к выбору в жизни. Именно поэтому, на наш взгляд, руководитель никогда не должен просто давать ученику готовую тему – тогда весь педагогический эффект данного этапа сводится к нулю.

2. Подбор литературы и источников.

К моменту утверждения окончательного варианта темы ученик и руководитель должны быть уверены, что необходимый минимум (3 – 5 работ) у них уже найден. В целом, подбор литературы начинается на первом занятии и продолжается 1 – 2 месяца. Начинается всё с обучения (или тренировки) составлению списка литературы. Осуществляя руководство 36 работами, мы проводили данный этап по следующей схеме:

· На доске записывается структура: «Автор И.О. Название. Город.: Издательство. Год издания.» с комментариями.

· Ученики переносят запись в тетрадь (специальную, для научной работы – завести её обязательно) и задают вопросы, если что-то не ясно.

· Ученикам раздаются книги различного рода: авторские и коллективные труды, сборники статей и источников, а они оформляют записи по ним согласно схеме на доске. Руководитель проверяет.

· Ученики 2 – 4 раза меняются книгами и составляют новые записи на разные типы изданий, пока не научатся делать это безупречно.

Дальше учащиеся занимаются самостоятельным поиском литературы и исторических источников (руководитель обязан объяснить отличие одного от другого) дома, в библиотеках и магазинах, у друзей и в Интернете. Каждую неделю приносятся оформленные записи по найденным книгам, и руководитель указывает, какую роль должна играть в работе та или иная публикация. Существуют трудности, связанные, с допуском школьников в библиотеки и архивы и, следовательно, с поиском материалов. Школьные и районные библиотеки, куда все учащиеся имеют свободный доступ, не в состоянии обеспечить историографическую базу сколь-либо глубокого и самостоятельного исследования и содержат практически исключительно научно-популярную литературу. Таким образом, поиск литературы даётся детям крайне трудно, поэтому лучше всего руководителю самостоятельно обеспечить их книгами. Поскольку темы должны быть узкими и проблемными, это не осложнит ход обучения навыкам поиска и отбора информации: дети смогут научиться подбирать информацию не в рамках книжных стеллажей, а внутри отдельных изданий.

3. Составление плана.

Это достаточно понятный этап работы, осуществляемый учениками при проверке руководителя в течение 1 – 2 занятий. Соответствие плана в целом и каждого его пункта в частности теме и проблеме – самое основное требование, а остальные требования его раскрывают и конкретизируют, а именно:

· Отсутствие не относящихся к теме пунктов.

· Полный охват темы.

· Логичность, с точки зрения решения поставленной проблемы.

· Грамотность построения (сообразно любой научной работе: введение, основная часть, делящаяся на главы, а те – на параграфы, и заключение, затем – список источников и литературы и приложения, если они есть).

· Грамотность оформления. Подробно об оформлении написано в ряде специальных работ. [237]

4. Написание черновика основной части работы.

Данный этап осуществляется по-разному, в зависимости от способностей учеников: здесь необходима реализация уровневого подхода. Сначала (после завершения предыдущих этапов) всем даётся одинаковое задание – написать черновик первого пункта Основной части работы самого низкого уровня (обычно, это параграф). В идеале должен получиться завершённый в смысловом и содержательном отношении текст, выполняющий, с той или иной степенью успешности, цель параграфа. Если он получился (значит, перед нами способный и опытный ученик), то начинается работа по конкретным замечаниям. Замечаний должно быть как можно больше, но каждое замечание следует доступно объяснить ученику, чтобы тот не воспринял его как придирку и не повторил ошибку вновь. Руководитель должен указать ученику неверно написанный участок текста, объяснить, что в нём неправильно, и дать на доработку, чтобы тут же перепроверить. Этим достигается «золотая формула» научной работы:

Ученик действует сам, но под контролем руководителя.

Когда ученик видит, что от выполнения множества замечаний руководителя его работа становится всё лучше, то проникается уважением к учителю и старается в следующий раз избежать замечаний. Практика показывает, что их число действительно со временем сокращается, а самоудовлетворение ученика ещё больше возрастает. Если нужного текста не получилось с первого раза, то перед нами малоспособный или незаинтересованный (ленивый) ученик. С ним нужно составлять план каждого параграфа как можно подробнее и просить подбирать отрывки из литературы к каждому пункту, а затем давать задание письменно их пересказывать. Таким образом, параграф будет скомпилирован. Ученик, который сам сразу правильно делает выводы по параграфу, – редчайший случай. Чтобы все необходимые выводы были сделаны, нужно указать на факты, отмеченные в тексте, которые следует объяснить или сопоставить. Результат объяснения или сопоставления с необходимой аргументацией, приведённый учеником самостоятельно или с помощью научного руководителя, и есть оптимальный вариант вывода. В конце параграфа таких аналитических выводов обычно должно быть несколько. Таким образом, каждый параграф составляется из компилятивной и аналитической части (помощь именно в её написании – главная задача научного руководителя), которая может быть сконцентрирована (находиться целиком в конце параграфа) или рассредоточена.

5. Написание введения и заключения.

Во-первых, следует оговориться, что их необходимо писать только вместе с руководителем и только после основной части. В основной части заключена суть работы, а всё остальное – её организационная оболочка, которая должна базироваться на готовой сердцевине.

Введение должно иметь следующую структуру:

· Обоснование научной значимости темы и проблемы – объяснение, зачем историкам необходимо заниматься этим вопросом. Вариантами объяснения может быть его плохая изученность, большая важность рассматриваемого явления для последовавших за ним событий, интерес к нему в свете современной нам эпохи (тогда это актуальность) и так далее. Главное, чтобы всё было правдоподобно – не следует выдумывать небылиц и писать того, что ребёнок не понимает. Некоторые учителя и ученики пытаются обосновывать исключительную актуальность там, где её нет и заведомо быть не может – в темах, посвящённых, например, восстанию Спартака или погребениям древних инков. Не стоит этого делать. Можно принять за аксиому следующее выражение: прошлое актуально уже потому, что оно было. В соответствующих вариациях такой тезис правомерен в отношении предметов всех наук.

· Указание объекта исследования – того конкретного события, факта, явления, лица, учреждения и т.д., о котором написана работа. Например, в работе «Сравнение положения женщин в Европе V – Х вв. и на Руси Х – ХV вв.» объект – женщины в обозначенный период на обозначенной территории.

· Указание предмета исследования – той характеристики (свойства, качества) или черты объекта, с которой связана проблема исследования. Предмет – это всегда часть объекта. Например, в работе «Сравнение положения женщин в Европе V – Х вв. и на Руси Х – ХV вв.» предмет – положение женщин в обозначенный период на обозначенной территории и его сравнительные характеристики.

· Указание цели исследования – того, что, упрощённо говоря, ученик собирается «сделать» со своей темой. Чтобы это сформулировать, необходимо взять название работы и подставить к нему указывающий на цель деятельности глагол. Например, в работе «Оценка вклада первых Романовых в становление абсолютистской системы государственности» цель – оценить вклад первых Романовых в становление абсолютистской системы государственности.

· Указание задач исследования, то есть целей, сформулированных по обозначенному принципу применительно к каждой структурной единице работы (главе или параграфу).

· Анализ источников и литературы необходимо провести хотя бы на самом элементарном уровне: разделить источники и литературу и объяснить критерии деления, рассказать о времени написания и авторах взятых трудов, выявить основные сходства и различия, указать роль той или иной работы в исследовании (ведущая или вспомогательная и по каким вопросам). Хотя бы на примитивном уровне, но этот компонент в работе нужен всегда. Иначе может получиться такая ситуация, когда школьник, рассматривая роман «Айвенго», пребывает в уверенности, что Вальтер Скотт – современник описанных в произведении событий (случай взят из реальной практики общения с учениками других научных руководителей в ходе работы в составе комиссии на конференции).

· Описание структуры работы (достаточно перечислить структурные единицы в одном предложении).

Заключение может представлять собой соединение выводов всех структурных элементов работы и общий вывод, написанный методом сопоставления и объяснения материала частных выводов.

6. Написание окончательного чистового варианта работы.

Лучшего всего его печатать на компьютере, в рукописном варианте целесообразно принимать только работы, не имеющие перспектив пройти дальше внутренней школьной конференции. Следует соблюдать следующие требования, общепринятые в научной печати:

· Оставлять поля.

· Использовать шрифт 12 или 14 пунктов и полуторный междустрочный интервал.

· Каждый новый структурный элемент работы начинать с новой страницы.

· Нумеровать страницы.

· Делать сноски на источники и литературу после всех указаний на имена, даты, факты (кроме общеизвестных, например, что Иран находится в Азии) и вообще на все сведения, процитированные или пересказанные откуда-либо – по большому счёту, на всё, кроме собственных выводов. Сноски желательно делать внизу страницы и оформлять так же, как и запись в списке литературы, но с указанием страниц (в сноске на Интернет–источник должна присутствовать вся информация из адресной строки).

Верность оформления титульного листа и текста, а также наличие ошибок разного рода следует проверять как можно тщательнее. Подробно об оформлении написано в ряде специальных работ.[238]

7. Составление и отработка речи выступления. В выступление целесообразно включить следующие компоненты:

· Введение без разбора литературы и источников (об этом могут задать вопрос и ребёнок должен быть готов хорошо на него ответить, поэтому, выступая на конференции, текст «Введения» нужно иметь с собой целиком).

· Заключение.

· После каждого вывода заключения должна следовать его аргументация.

Всё выступление в оптимальном варианте должно быть рассчитано на 10 минут (сейчас имеет место тенденция к сокращению предоставляемого времени организаторами конференций), причём около 3 минут уходит на введение. Главное в выступлении – это:

· Яркая, ясная и грамотная речь.

· Умение отвечать на вопросы, причём уровень научности языка и ориентации в материале при ответе на вопросы не должен уступать подготовленной речи. Если разница велика, то лучше упростить речь, чтобы не было подозрения в несамостоятельности исследования. Ученик никогда не должен отвечать на вопрос молчанием – даже не зная ответа, ему нужно «выкручиваться», так хотя бы появляется шанс, а молчание – это всегда пораженье.

· Умение использовать дополнительный материал: карту, плакаты, схемы, таблицы, рисунки и так далее.

Для наилучшей подготовки к выступлению ученик должен 5 – 10 раз проговорить его перед научным руководителем с проверкой хронометража по часам и ответить на 4 – 7 его вопросов каждый раз; дома эту процедуру тоже рекомендуется проделывать при помощи старших как можно чаще. На наш взгляд, текст выступления лучше всего проговаривать, «подглядывая» в листок, так как участие в конференции – это всегда стресс и с воспроизведением заученного текста могут возникнуть проблемы, а экспромт не может быть лучше многократно выверенной речи (хотя, блестящее выступление «без бумажки» и удачный экспромт производят большое впечатление). Для того, чтобы оценить, как ученик «говорит сам» (без заготовленного текста) существуют ответы на вопросы. Однако ученику необходимо практически наизусть знать текст работы и выступления, чтобы максимально свободно в них ориентироваться. Для этого текст необходимо предварительно внимательно прочитать 2 – 5 раз. Если нескольких готовящихся к выступлению на конференции учеников можно объединить в одну группу, то это следует использовать для отработки ответов на вопросы аудитории: они должны по очереди выступать перед своими товарищами, каждому из которых следует задать выступавшему 1 – 3 вопроса (в зависимости от количества учеников). Такого рода репетициям выступления необходимо ничем не отличаться от реальных условий конференции, чтобы стресс ученика был сведён к минимуму его подготовкой. Выступающий ученик должен источать уверенность, а задача руководителя – её в него вселить.

Ó Шарова И.Н., Клашкин В.А.

Формирование готовности у молодых ученых к управлению карьерой. Проект учебного курса «Управление карьерой»

Современный этап развития общества предъявляет к работе профессионалов, а значит и к работе высших учебных заведений занятых их подготовкой, принципиально новые требования. Система подготовки специалистов в масштабах страны определена в целом спецификой конкретной профессиональной области. Однако связь между вузами и сферой деятельности выпускников не всегда надежна. Молодому специалисту после окончания высшего учебного заведения требуется, как правило, еще немало времени, чтобы адаптироваться к условиям профессиональной деятельности. В этой связи немаловажную роль, а порой одну из главных, играет наличие у молодого специалиста готовности к профессиональной деятельности, а также готовности к управлению собственной карьерой.

Карьера нами определена как «общая последовательность этапов развития человека в основных сферах жизни (семейной, трудовой, досуговой)», а также как «целенаправленный должностной и профессиональный рост, поступательное продвижение по служебной лестнице, изменение навыков, способностей квалификационных возможностей и размеров вознаграждения, связанных с деятельностью работника» [18, 298]. Выбор нами данного подхода обусловлен двумя моментами: целенаправленность, т.е. сознательность выбора и реализации человеком своей карьеры и неразрывная связь должностного и профессионального продвижения.

Важным элементом готовности выпускника вуза к профессиональной деятельности является наличие у него системы профессиональных знаний, ориентирующих его в мире профессии, навыков ориентации на рынке труда, умения видеть взаимосвязь основной сферы профессиональной деятельности с другими отраслями рынка труда, умения выбрать способы построения карьерного пути и его управления. В результате изменяющихся социально-экономических условий возникает такая ситуация на рынке труда, при которой отмирают одни профессии и становятся остро необходимыми другие. В этой связи получаемое молодыми специалистами в вузах образование, требует от них обновления знаний и навыков, соответствующих специфике выбранной сфере профессиональной деятельности. Таким образом, выпускнику вуза необходимо быть готовым приспосабливаться к изменяющейся конъюнктуре рынка труда и способным реализовать свой потенциал, поэтому возникает потребность уметь управлять собственной профессиональной карьерой. Успешное трудоустройство в значительной степени зависит от позиции и активности самого человека, в данном случае студента. В этой связи возникает необходимость формирования умений и навыков планирования и управления карьерой у молодых специалистов с целью адаптации и эффективной ориентации на современном рынке труда.

Педагогический опыт и практика ведущих университетов России показывают, что данную задачу, как для студентов желающих, так и мало желающих работать по специальности, призван решить учебный курс «Управление карьерой», который позволит сформировать готовность студентов к управлению карьерой, а также гибкие жизненные и профессиональные стратегии, способствовать расширению поведенческого репертуара выпускников в ситуации решения проблемы занятости, усвоить навыки общения и поведения на рынке труда, осознать собственную профессиональную позицию, выстроить индивидуальную модель профессионального становления и определить план карьерного пути, а также адаптироваться на рынке труда.

Проект учебного курса «Управление карьерой» предлагается в качестве факультативного курса для студентов 3-5 курсов всех специальностей вуза. Программа данного курса содержит темы и разделы, актуальность которых диктуется современной социально-экономической ситуацией и акцентирует внимание студентов на проблемах, связанных с трудоустройством и адаптацией к рынку труда. Программа направлена на решение конкретных задач теоретической и практической подготовки студентов к профессиональной деятельности, на получение углубленных знаний, умений и навыков при решении вопроса трудоустройства и построения карьеры у студентов и выпускников вуза, что должно способствовать повышению их конкурентоспособности на рынке труда.

В связи с этим определяются требования к знаниям и умениям студентов по курсу:

- овладение теоретическими знаниями о состоянии и перспективах рынка труда;

- умение верно ставить задачи при поиске работы, использовать активные и пассивные способы поиска работы;

- овладение навыками самопрезентации (умения предлагать себя в качестве исполнителя конкретной работы);

- овладение навыками самодиагностики;

- определение наиболее приемлемых для себя видов профессиональной деятельности с учетом собственных профессиональных и личностных достоинств и недостатков.

В ходе изучения материала целесообразно увязывать его с психологическими и педагогическими воззрениями, с современностью и с особенностями регионального рынка труда. На семинарских занятиях широко используются наглядные материалы, обеспечивающие понимание материала и умение применять полученные знания на практике. В связи со спецификой курса выстраивается и логика самостоятельной работы, включающая сочетание работы с теоретическими материалами и практической деятельностью.

Активные формы самостоятельной работы направлены как на повышение интереса к проблеме, так и на формирование практических знаний и умений.

Целью курса является содействие в профессиональной ориентации и социальной адаптации молодых специалистов на рынке труда. Цели по уровням представлены в таблице 3.

Таблица 3. Цели проекта курса «Управление карьерой»

Цели первого

уровня

Цели второго

уровня

Цели третьего и

четвертого уровня

1.Иметь представление о будущей профессиональной деятельности.

2.Ориентировать-ся на современном рынке труда.

3.Видеть взаимосвязь основной сферы профессиональной деятельности с другими отраслями рынка труда.

1.Знать понятийный аппарат учебного курса.

2.Знать основные требования к молодому специалисту на рынке труда.

3.Знать основные ошибки, недочеты при поиске работы.

1. Выделять наиболее выгодные и перспективные варианты трудоустройства.

2. Выбирать способы построения карьерного пути.

3. Планировать деятельность по поиску стажировки, работы.

4. Оформлять, описывать сведения и факты.

5. Выделять основные знания и навыки при подготовке представительских документов.

6. Выдвигать выгодное предложение (бизнес-проекты) для компаний-работодателей.

7. Формулировать ответы на вопросы в процессе собеседования, использовать навыки активного слушания.

8. Прогнозировать действия и мыслительные конструкции HR менеджеров.

9. Развивать навыки самопрезентации.

Требования к начальной подготовке, необходимые для успешного усвоения учебного курса отсутствуют: знание персонального компьютера (в частности Microsoft Office), знание иностранного языка (на среднем уровне).

Объем в часах курса: 20 часов (из них 10 часов теоретическая часть, 10 часов- практическая).

Основные структурные единицы курса:

1. Рынок труда для молодых специалистов.

2. Технологии эффективного поиска работы.

3. Планирование карьеры в компании.

4. Основы делового и профессионального общения.

5. Психологические основы эффективного трудоустройства.

6. Трудовое право.

Основные понятия курса: карьера, рынок труда, эффективность, коммуникация, общение, деловой этикет, резюме, собеседование, сопроводительное письмо, рекомендательное письмо, стажировка, самопрезентация, собеседование, интервью, трудовой договор, контракт, трудовая книжка, социальный пакет, испытательный срок, graduate recruitment program, case-study.

Практическая часть курса: формирование у студентов практических навыков, необходимых для эффективного трудоустройства: составление представительских документов, метод «мозгового штурма» при формулировании ответов на собеседовании; поиск ошибок в трудовом договоре, видеотренинг по самопрезентации.

Направленность курса:

- направленность на саморазвитие молодого специалиста.

- моделирование практических ситуаций с целью проигрывания ролей.

Технология организации учебного процесса по курсу: лекция-диалог, лекция-дискуссия, мозговой штурм, тренинг, деловая игра, метод кейсов, тренинг, видеотренинг, метод аквариума, метод заданий.

Области применения полученных знаний и умений: формулирование четкого видения своей карьеры; организация эффективного процесса поиска работы; социально-психологическая адаптация молодого специалиста в компании; знание законодательных аспектов трудовой деятельности.

Описание основных «точек» контроля:

1. Контроль начального уровня подготовки: тест.

2. Промежуточный контроль: семинары по составлению представительских документов; импровизированные ситуации; кейс-стадии; тест.

3. Итоговый контроль: зачет в форме собеседования с менеджерами по персоналу компаний-работодателей с целью прохождения стажировки и последующего трудоустройства.

Формами организации самостоятельной работы студентов являются следующие: практическое освоение методик поиска работы; составление резюме (мини-резюме, резюме-объявление в газете); разработка деловой игры «Собеседование»; диагностика собственных профессионально-личностных достоинств и недостатков, определение наиболее приемлемых видов профессиональной деятельности; практическое освоение техник саморегуляции; разработка варианта построения собственной карьеры.

Отличительные особенности учебного курса состоят в том, что по итогам курса у студентов будет сформирована готовность к управлению карьерой, осознана собственная профессиональная позиция, определена сфера профессиональной самореализации, а также будут сформированы навыки планирования карьеры и эффективного трудоустройства.

Учебный курс и информационные технологии: в процессе курса используются проектор, видеокамера, ноутбук, телевизор, видеомагнитофон.

Методические материалы:

1. Баррет Д. Карьера: способности и выбор. Тесты. - М.: ООО «Издательство АСТ», 2003.

2. Бенки М. Как развить навыки делового общения. - Челябинск: Урал ЛТД, 1999.

3. Игры. Обучение, тренинг, досуг (под ред. В.В. Петрусинского). - М.: Новая школа, 1994.

4. Капони П. Как выжить первые 90 дней на новой работе. - Ростов-на-Дону: Феникс, 1997.

5. Каррье Л., Фельдман Д. Как справиться с потерей работы. - М.: Нива России, 1995.

6. Карташов С.А., Одегов Ю.Г., Кокорев И.А. Рекрутинг: найм персонала. Учебное пособие. - М.: Экзамен, 2003.

7. Карташов С.А., Одегов Ю.Г., Кокорев И.А. Трудоустройство. Поиск работы. – М.: Экзамен, 2002.

8. Колесникова О.А. Эффективность региональной системы управления занятостью населения. - Воронеж: Издательство ВГУ, 2000.

9. Копорулина В.Н. и др. Настольная книга карьериста. – Ростов-на-Дону: Феникс, 2003.

10. Люссато А. Тесты по подбору персонала. – С-Пб.: Нева, 2002.

11. Межведомственная программа содействия трудоустройству и адаптации к рынку труда выпускников учреждений профессионального образования.

12. Моделирование деловой карьеры. - М.: ООО «Издательство АСТ», 2004.

13. Морнель П. Игры, в которые играют фирмы. – М.: Добрая книга. 2002.

14. Петрушин В.И. Настольная книга карьериста. - С-Пб.: «Питер», 2002.

15. Поляков В., Яновская Ю. 5 шагов к достойной работе. - С-Пб.: Питер, 2003.

16. Путь к успеху: выбор профессии, первая работа, планирование карьеры. Справочник для выпускников школ и учреждений профессионального образования всех уровней (под ред. А.К Юрова). - Таганрог: Издательство ТГПИ, 2001.

17. Рейс Ф. 1500 советов тренеру и менеджеру по персоналу. – С-Пб.: «Питер», 2003.

18. Самоукина Н. Карьера без стресса. – С-Пб.: Питер, 2003.

19. Силбер Л. Карьера для творческого человека. Курс выживания в джунглях современного бизнеса. – М.: Добрая книга, 2002.

20. Сотникова С.И. Управление карьерой. Учебное пособие. - М.: ИНФРА, 2001.

21. Стратегия успеха, как преуспеть в жизни и бизнесе. – С-Пб.: Нева, 2002.

22. Трейси Б. 21 способ сделать карьеру. – Минск: Поппури, 2002.

23. Черниговцев Г.Г. 100 способов найти работу. - Ростов-на Дону: Феникс, 2004.

24. 7 шагов к успеху. Для тех, кто стремится найти себя и сделать карьеру. - С-Пб: Издательство Департамента ФГСЗН по С-Петербургу, 2002.

Введение курса «Управление карьерой» позволит сориентировать студентов на активный и самостоятельный поиск работы еще во время учебы, активизировать их размышления о будущей профессиональной деятельности, сформировать готовность студентов к управлению карьерой и, соответственно, подготовить к более эффективному поведению на современном рынке труда. Однако данный курс не должен проходить в форме обычного занятия, лекции, поскольку педагогический опыт других университетов, практикующих подобный курс, показывает необходимость использования таких педагогических средств, как активные методы обучения, которые позволяют в полной мере сформировать готовность студентов к управлению карьерой.

Резюмируя вышесказанное, следует отметить ряд методических рекомендаций по реализации учебного курса:

1. Использование активных методов обучения, которые способствуют принудительной активизации мышления и поведения студентов, самостоятельной выработке решений студентами в условиях повышенной степени мотивации и эмоциональности.

2. Организация диалогического взаимодействия, дискуссионного обсуждения профессиональных проблем, деловых игр в формировании готовности к управлению карьерой.

3. Проведение практических занятий в форме деловых игр, позволяющих в значительной мере пополнить практические навыки студентов, развить самостоятельное мышление, сформировать организаторские способности (темами для деловых игр могут быть: «Планирование бизнес-карьеры», «Рынок труда молодых специалистов», «Потерянный шанс», «Кандидат» и др.).

4. Организация самостоятельной работы студентов, например практическое освоение методик поиска работы, составление резюме, сопроводительного письма, подготовка собственного портфеля документов, необходимых при поиске работы, телефонное интервью с работодателем.

5. Диагностика профессионально-личностных достоинств и недостатков, определение наиболее приемлемых видов профессиональной деятельности.

Готовность студентов к управлению карьерой формируется различными средствами, одним из которых является введение данного учебного курса для студентов вуза. Анализ ключевых понятий, педагогических средств формирования готовности студентов к управлению карьерой в целом позволяет обратить внимание на тот факт, что именно образ учреждения профессионального образования связан с представлением о выпускнике как «tabula rasa», на которую «профессионалы» нанесли определенную информацию в зависимости от специальности. Иными словами, образ университета определяется качеством подготовки его выпускников, в том числе готовностью и способностью к управлению собственной карьерой.

Литература:

1. Афонченко Л.Ф. Формирование готовности студентов вуза искусств к профессиональной педагогической деятельности. Дис., М., 2003.

2. Егоршин А.П. Модель рабочего места и карьеры // Кадры. - 1996.- №12.

3. Зимняя И.А. Педагогическая психология. 2-е изд., М.: Логос., 2002.

4. Иванцевич Дж., Лобанов А.А. Человеческие ресурсы управления. - М.: «Дело», 1993.

5. Иноземцева А.Н. Влияние профессионального самосознания студентов на формирование психологической готовности к профессиональной деятельности. Дис., М., 2003.

6. Климов Е.А. Психология профессионального самоопределения. - Ростов-на-Дону, 1996.

7. Климова Г.Г. Формирование профессионально-педагогической готовности студентов вуза к управленческой деятельности. Дис., М., 2003.

8. Ларионова Г.А. Формирование готовности студентов вуза к применению знаний в профессиональной деятельности. Дис., М., 2006.

9. Левова Г.А. Формирование готовности студентов к продуктивной профессиональной самореализации. Дис., М., 2003.

10. Липатова М.Е. Особенности карьерных продвижений за рубежом // СОЦИС. - 2001. - №12.

11. Пашинян И.А.Работа и трудоустройство в восприятии студентов // Социологические исследования. – 2000. - № 1.

12. Управление персоналом организации./ Под ред. Кибанова А.Я. М.: ИНФРА-М, 1997.

13. Чернышова А.В. Формирование готовности студентов педагогических специальностей вузов к управлению образовательными процессами. Дис., М., 2003.

СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ

Буранок А. О. – аспирант Самарского государственного педагогического университета. Научный руководитель: д.и.н., профессор А.И. Репинецкий.

Вашурина Е. А. – соискатель учёной степени к.ф.н., Самарский государственный архитектурно-строительный университет. Научный руководитель: д. ф. н., проф. Е. Г. Вышкин.

Голубинов Я. А. – аспирант Самарского государственного университета. Научный руководитель: д.и.н., проф. М. И. Леонов.

Гомонова С. А. – аспирант Самарского государственного педагогического университета. Научный руководитель: к.и.н., проф. Н. П. Храмкова.

Горшкалев П. А. – магистрант Самарского государственного архитектурно-строительного университета. Научный руководитель: к.т.н., доц. С.Ю. Теплых.

Давиденко Ф.Ю. – аспирант Самарского архитектурно-строительного университета. Научный руководитель: д.т.н., проф. В.П. Попов.

Дёмин И. В. – аспирант Самарского государственного университета. Научный руководитель: д.ф.н., проф. В. А. Конев.

Клашкин В.А. – аспирант Самарского государственного университета. Научный руководитель: к.п.н., доц. Чупахина И.А.

Ковдеева О. О. - аспирант Самарского государственного педагогического университета. Научный руководитель: д.и.н., проф. С. Б. Семёнов.

Косицин А. А. – студент 5 курса Самарского государственного университета. Научный руководитель: проф. Г. Ю. Карпенко.

Кузьмина Ю. Н. – студентка IV курса Самарского государственного педагогического университета. Научный руководитель: д.и.н., проф. А. И. Попов.

Попов П. А. – врач Областной клинической больницы им. Калинина. Научный руководитель: к.ф.н., доц. А. Г. Сидоров

Попова М. А. – врач акушер-гинеколог Областной клинической больницы им. Калинина. Научный руководитель: к.ф.н., доц. Самарского государственного медицинского университета А. Г. Сидоров.

Репинецкий С. А. – аспирант Московского городского педагогического университета. Научный руководитель: д.и.н., проф. В. В. Рябов.

Сквозников А. Н. – м.н.с. Поволжского филиала Института российской истории РАН. Научный руководитель: д.и.н., проф. Ю. П. Аншаков.

Теплых С.Ю. – к.т.н., доц. Самарского государственного архитектурно-строительного университета.

Хоровинников А. А. – м.н.с. Самарского отделения Российского философского общества. Научный руководитель: д.ф.н., проф. Е.Н Хохрина.

Шарова И.Н. – аспирант Самарского государственного университета. Научный руководитель: к.п.н., доц. И.А. Чупахина.

Шерстнев С. С. – аспирант Самарского государственного педагогического университета. Научный руководитель: д.и.н., проф. Г. М. Ипполитов.

Шкваровская Е. В. – студентка 5 курса Самарского государственного экономического университета. Научный руководитель: к.с.н, ст.преп. Л. Г. Лебедева.

[1] Россия в начале ХХ века. М., 2003. С. 219.

[2] Сидоров А.Л., Бовыкин В.И., Волобуев И.В. Экономические и социальные проблемы первой мировой войны//Первая мировая война. М., 1968. С. 184-185.

[3] Сидоров А.Л., Бовыкин В.И., Волобуев И.В. Экономические и социальные проблемы первой мировой войны // Первая мировая война. М., 1968. С. 182.

[4] Прокопович С.Н. Война и народное хозяйство. М., 1917; Ясный Н. Опыт регулировки снабжения хлебом. Пг., 1917; Чаянов А.В. Продовольственный вопрос. М., 1917.

[5] Каррик В.В. О хлебной монополии. Пг., 1917; Пажитнов К.А. Государственная хлебная монополия. Пг., 1917; Ясный Н.М. Продовольственный кризис и хлебная монополия. Пг., 1917.

[6] Новожилов Е.И. Советская историческая литература 20–30-х годов о продовольственном положении России в 1917 году // Экономическое и социально-политическое развитие пореформенной России (1861-1917). Горький, 1986. С. 101.

[8] Орлов Н.А. Продовольственное дело в России во время войны и революции. М., 1919. С. 11, 14.

[9] Кондратьев Н.Д. Рынок хлебов и его регулирование во время войны и революции. М., 1991.

[10] Арсентьев А. Крестьянские организации перед Октябрем 1917 г. // Борьба классов. 1936. №11; Гордеев Г.С. Сельское хозяйство в войне и революции. М.-Л., 1925; Хрящева А.И. Крестьянство в войне и революции. М., 1921; Шестаков А.В. Очерки по сельскому хозяйству и крестьянскому движению в годы войны и перед Октябрем 1917. Л., 1927.

[11] Лозинский З. Экономическая политика Временного правительства. М., 1929.

[12] Букшпан Я.М. Военно-хозяйственная политика. Формы и органы регулирования народного хозяйства во время мировой войны 1914-1918 гг. М-Л., 1929; Васильев Н. Транспорт России в войне 1914-1918 гг. М., 1939; Данилов Н.А. Влияние Великой мировой войны на экономическое положение России. Пг., 1922; Рудой Я. Государственный капитализм в России во время империалистической войны. М., 1925; Шаров П. Влияние экономики на исход мировой войны. М.-Л., 1928.

[13] Добротвор Н. Борьба за хлеб на первом этапе диктатуры пролетариата // Борьба классов. 1936. № 11; Добротвор Н.М. Продовольственная политика самодержавия и Временного правительства // Труды Горьковского государственного педагогического института им. А.М. Горького. Т. 3. Горький, 1939; Фейгельсон М. Как революция решала продовольственный вопрос // Проблемы экономики. 1938. № 3.

[14] Сидоров А.Л. Экономическое положение России в годы первой мировой войны. М., 1973; Шигалин Г.Н. Военная экономика в первую мировую войну. М., 1956; Волобуев П.В. Экономическая политика Временного правительства. М., 1962.

[15] Китанина Т.М. Война, хлеб и революция. (Продовольственный вопрос в России. 1914—октябрь 1917 г.). Л., 1985.

[16] Лаверычев В.Я. Продовольственная политика царизма и буржуазии в годы первой мировой войны (1914–1917 гг.) // Вестник МГУ. Сер. 2. 1956. №1.

[17] Лаверычев В.Я. Крупная буржуазия и продовольственный вопрос в 1917 г. // Исторические записки. Т.99. М., 1977; Лаверычев В.Я. Государственно-монополистические тенденции при организации продовольственного дела в России (1914-февраль 1917 гг.) // Исторические записки. Т. 101. М., 1978 и др.

[18] Тарновский К.Н. Социально-экономическая история России. Начало ХХ в. Советская историография середины 50-х – начала 60-х годов. М., 1990. С. 212-213.

[19] Лаверычев В.Я. Военный государственно-монополистический капитализм в России. М., 1988. С. 216.

[20] Погребинский А.П. Сельское хозяйство и продовольственный вопрос в России годы первой мировой войны // Исторические записки. Т. 31. М., 1950; Анфимов А.М. Зерновое хозяйство России в годы первой мировой войны // Материалы по истории сельского хозяйства и крестьянства СССР. Сб. 3. М., 1959; Анфимов А.М. Крестьянское хозяйство в годы первой мировой войны // История СССР. 1957. № 3; Анфимов А.М. Помещичье хозяйство в годы первой мировой войны (до Февральской революции) // Исторические записки. Т. 60. М., 1957; Симонов Н.В. Сельское хозяйство России в годы первой мировой войны // Вопросы истории. 1955. №3.

[21] Анфимов А.М. Российская деревня в годы первой мировой войны. М., 1962.

[22] Китанина Т.М. Россия в первой мировой войне. 1914—1917 гг. Экономика и экономическая политика. В 2 ч. СПб., 2002. Ч. 1. С. 4.

[23] Погребинский А.П. К истории союза земств и городов в годы империалистической войны//Исторические записки. Т.12. М., 1941; Дякин В.С. Русская буржуазия и царизм в годы первой мировой войны (1914-1917). Л., 1967; Вахромеев В.А. Советы и продовольственный вопрос в 1917 г. (март-октябрь) // Исторические записки. Т. 116. М., 1988.

[24] Лейберов И.П., Рудаченко С.Д. Революция и хлеб. М., 1990. С. 10.

[25] Минц И.И. История Великого Октября. Т. 1. М., 1977. С. 213-215.

[26] В числе многих работ следует особо указать: Соколов С.А. Революция и хлеб. Из истории советской продовольственной политики в 1917-1918. Саратов, 1967; Черноморец С.А. Организация продовольственного снабжения в 1917-1920 годы. Государственно-правовые аспекты. Саратов, 1986.

[27] Кабытов П.С. Аграрные отношения в Поволжье в период империализма (1900-1917 г.). Саратов, 1982.

[28] Кабытов П.С. Ук. соч. С 172.

[29] Клейн Н.Л. Экономическое развитие Поволжья в конце XIX – начале ХХ века. Саратов, 1981.

[30] Басин С.Г. Самара в период империалистической войны (1914-февраль 1917 г.) // Ученые записки Куйбышевского педагогического института. 1955. Вып. 15; Наякшин К.Я. Очерки истории Куйбышевской области (бывшей Самарской губернии). Куйбышев, 1962.

[31] Румянцев Е.Д. Рабочий класс Поволжья в годы первой мировой войны и Февральской революции (1914—1917 гг.). Казань, 1989. С. 11-13.

[32] Самарская летопись: Очерки истории самарского края с древнейших времен до начала ХХ в. В 2 кн. Самара, 1993. Кн. 2.

[33] В числе многих можно назвать, например: Булатова Л.В. Продовольственное положение Уфимской губернии в 1916 г. // Вестник Оренбургского государственного педагогического университета. Оренбург, 2001. № 3; Горская Н.И. Местное земство и война: (Из истории Смоленского земства в 1914-1917 гг.) // Политические партии и общество в России: 1914-1917 гг. М., 2000; Зотов С.А. Война и хлеб: земство в годы первой мировой войны: (на примере Арзамасского уездного земства) // Вопросы истории и права. Арзамас, 2002; Струпакова И.А. Продовольственный вопрос в Новгородской губернии и попытки его решения местным земством в годы первой мировой войны: (сентябрь 1914 – февраль 1917 года) // Прошлое Новгорода и Новгородской земли. Ч.2. Великий Новгород, 2002; Трошина Т.И. Продовольственный вопрос в Архангельске в годы первой мировой войны в связи с нарушением традиционного торгового баланса // Архангельск и Северные страны конца XVI - начала ХХ веков. Архангельск, 1999 и др.

[34] Курцев А.Н. Беженцы первой мировой войны в России // Вопросы истории. 1999. №8. С. 101.

[35] Давыдов Ю.А. Нелегальное снабжение российского населения и власть. 1917-1922 гг.: Мешочники. Спб., 2002.

[36] Островский А.В. Государственно-капиталистические и кооперативные тенденции в экономике России: 1914-1917 гг. // Россия и Первая мировая война: (Материалы международного научного коллоквиума). СПб., 1999. С. 496.

[37] См., например: Нечкина М.В. «Голоса из России» – памятник общественного движения середины ХIХ в. // Голоса из России. Репринтное издание. М.: Наука, 1975. Т. 4. С. 5 – 24; Виленский Н.А. Голоса из России. // Отечественная история с древнейших времён до 1917 года. М., 1994. Т. 1. С. 587; Киреева Р.А. Государственная школа: историческая концепция К.Д. Кавелина и Б.Н. Чичерина. М., 2004. С. 226; Hamburg G.M. Boris Chicherin and Early Russian Liberalism. Stanford. 1992. Р. 144, 107 – 146 и пр.

[38] http://encycl.accoona.ru/?id=38001, http://www.rulex.ru/01130392.htm, http://www.russia.rin.ru/guides/5540.html.

[39] Мельгунов Н.А. Мысли вслух об истекшем тридцатилетии в России // Голоса из России. Репринтное издание. М.: Наука, 1975. Т. 1.; Приятельский разговор. // Голоса из России. Т. 2.; Россия в войне и мире. // Голоса из России. Т. 4.; Шнуровая книга обличений. // Голоса из России. Т. 3. В последнем случае авторство Н.А. Мельгунова вызывает определённые сомнения: см. Комментарии. // Голоса из России. М.: Наука, 1975. Т. 4. С. 142.

[40] Мельгунов Н.А. Мысли в слух... С. 80, 113, 146, 147 и пр.

[46] Мельгунов Н.А. Мысли вслух... Т. 1. С. 143.

[47] Мельгунов Н.А. Россия в войне и мире. С. 150, 153.

[48] Мельгунов Н.А. Россия в войне и мире. С. 151 – 152.; Письмо к издателю «Колокола» // Голоса из России. Репринтное издание. М.: Наука, 1975. Т. 6. С. 135.

[49] Мельгунов Н.А. Шнуровая книга обличений. Т. 3. С.157.

[51] Мельгунов Н.А. Россия в войне и мире. С. 152 – 153.

[52] Чичерин Б.Н. Современные задачи русской жизни // Голоса из России. Т. 4. С. 85 – 90.

[53] Мельгунов Н.А. Мысли вслух... Т. 1.

[54] Подробнее об этом см.: Репинецкий С.А. Проблема отечественной аристократии в статьях сборника «Голоса из России». // Сборник научных статей преподавателей и студентов. Самарский филиал Московского городского педагогического университета. Самара. 2003; он же. Лидеры кружков либералов-западников на страницах сборника «Голоса из России». // Телескоп. Научный альманах. Выпуск 5. Самара: НТЦ. 2003.

[55] Мельгунов Н.А. Россия в войне и мире. С. 146, 150.

[57] Подробнее об этом см.: Репинецкий С.А. Социальная структура России во взглядах корреспондентов вольной русской типографии. // Материалы ХI всероссийской конференции молодых историков «Платоновские чтения». Самара: Универс-групп. 2005.

[58] Мельгунов Н.А. Мысли вслух… С. 107; Унковский А.М. Соображения по докладам редакционных комиссий. // Голоса из России. Репринтное издание. М.: Наука, 1975. Т. 9. С. 23 – 27.

[59] Письмо к Александру II. С. 107.; Письмо к издателю Колокола. С. 134.

[60] См.: Унковский А.М. Указ. соч. С. 51; Мельгунов Н.А. Мысли вслух… С. 89, 114.

[61] Мельгунов Н.А. Мысли вслух…; Унковский А.М. Указ. соч.; Записка о письменной литературе.; Письмо к Александру II; Письмо к издателю Колокола; а также см.: Панаев В.А. Об освобождении крестьян в России. // Голоса из России. Репринтное издание. М.: Наука, 1975. Т.5.; Серно-Соловьёвич Н.А. Проект действительного освобождения крестьян. // Голоса из России. Репринтное издание. М.: Наука, 1975. Т. 8.; Тургенев Н.И. Об устройстве удельных имений с целью уничтожения крепостного права // Голоса из России. Репринтное издание. М.: Наука, 1975. Т. 6.

[62] Мельгунов Н.А. Мысли вслух… С. 126; Письмо к издателю Колокола. С. 132.

[63] См.: Унковский А.М. Указ. соч. С. 16.

[64] Мельгунов Н.А. Шнуровая книга обличений. Т. 3. С.147.

[65] См.: Мельгунов Н.А. Мысли вслух…; Унковский А.М. Указ. соч.; Записка о письменной литературе; Письмо к Александру II; Письмо к издателю Колокола.

[66] Мельгунов Н.А. Приятельский разговор. С. 5 – 30.

[67] Современная социология считает это именно видом социального деления. См.: Волков Ю.Г., Добреньков В.И., Нечипуренко В.И., Попов А.В. Социология. М.: Гардарики, 2000. С. 242.

[68] Мельгунов Н.А. Мысли вслух… С. 111, 115; Письмо к Императору Александру II. С. 110.

[69] См.: Комментарии // Голоса из России. Т. 10; Революционная ситуация в России в середине ХIХ века. М., 1986. С. 115 – 126, 137 – 146.; Йена Д. Некоторые проблемы истории русского либерализма. // История СССР №4, 1990; Сидоренко Л.А. Идеи парламентаризма в российской политической мысли ХХ в. Дис. … канд. полит. наук. Саратов: 2002. С. 52.

[70] Мельгунов Н.А. Мысли вслух... С. 80, 113, 146, 147 и пр.

[72] Мельгунов Н.А. Шнуровая книга обличений. Т. 3. С.147.

[73] Клаузевиц К. О войне. Т.1. М., 2002. С. 23

[74] Коупленд Н. Психология и солдат. М., 1991. С. 46

[75]Душа армии. Русская военная эмиграция о морально-психологических основах российской вооруженной силы. М., 1997. С.42.

[76] Волкогонов Д.А. Феномен героизма. О героях и героическом. М., 1985; Средин Г.В., Волкогонов Д.А., Коробейников М.П. Человек в современной войне. М., 1981; Волкогонов Д.А. Психологическая война. М.,1984; Ильин С.К. Моральный фактор в современных войнах. М., 1979; Азаров В.М., Бурда С.М. Оценка морально-психологического состояния военнослужащих // Военная мысль. 2001. №3; Сенявская Е.С. Психология войны в ХХ столетии. М., 1999; Сенявская Е.С. Человек на войне. Историко-психологические очерки. М., 1997;

[77] Энциклопедия военных и морских наук / под ред. Г.А. Леера. СПб., 1884. Т. 2. С. 253, 254.

[78]Драгомиров М. И. Воспитание и образование войск // Военный сборник.1866. Т. 48.С. 55.

[79] Клаузевиц К. О войне. Т. 1. М., 2002. С. 234.

[80]Коупленд Н. Психология и солдат. М., 1991. С.14.

[81]Военно-энциклопедический словарь. М., 2002. С.939.

[82]Ильин С.К. Моральный фактор в современных войнах. М., 1979. С.11.

[83] Военно-энциклопедический словарь. М., 2002. С. 938.

[84] Лиддел Гарт Б. Стратегия непрямых действий. М.,1957. С.64.

[85] Адрес-календарь Самарской губернии на 1904 год. Под ред. И.А. Протопопова. Самара, 1904. С. 127 - 128.

[86] Деревянко И.В. «Белые пятна» Русско-японской войны. М., 2005. С. 36.

[87] Краткий курс истории ВКП(б). М., 1938. С. 53.

[88] Сурин М. Война и деревня. М., 1907.

[89] Деревянко И.В. «Белые пятна» Русско-японской войны. М., 2005. С. 36.

[90] ГАСО. Ф. 3. Оп. 51. Д. 11. Л. 15–16.

[91] ГАСО. Ф. 3. Оп. 51. Д. 11. Л. 1.

[92] ГАСО. Ф. 3. Оп. 51. Д. 11. Л. 13.

[93] ГАСО. Ф. 3. Оп. 51. Д. 11. Л. 2–3.

[94] ГАСО. Ф. 3. Оп. 51. Д. 11. Л. 4.

[95] ГАСО. Ф. 3. Оп. 51. Д. 11. Л. 5–6.

[96] ГАСО. Ф. 3. Оп. 51. Д. 11. Л. 19–20, 23–24.

[97] ГАСО. Ф. 3. Оп. 51. Д. 11. Л. 7–9.

[98] ГАСО. Ф. 3. Оп. 51. Д. 11. Л. 25–28.

[99] Помимо ГАСО. Ф. 3. Оп. 51. Д. 11. «Первичная ведомость дознаниям, произведенным чинами Самарского Жандармского Полицейского Управления железных дорог» указывает 8 зафиксированных случаев беспорядков с участием нижних чинов на Самаро-Златоустовской железной дороге. К тому же имеется 6 случаев не явки нижних чинов на поверочные пункты (Ф. 470. Оп. 2. Д. 31. Л. 23об – 24).

[100] Самарская газета. 1904. 27 августа. С. 2.

[101] Самарская газета. 1904. 19 октября. С. 2.

[102] Табурно И. Правда о войне. СПб., 1905. С. 1–2.

[103] Деревянко И.В. «Белые пятна» Русско-японской войны. М., 2005. С. 63.

[104] Куропаткин А.Н. Русско-японская война, 1904 – 1905: Итоги войны. СПб., 2002. С. 242 – 243.

[105] Деревянко И.В. «Белые пятна» Русско-японской войны. М., 2005. С. 67 – 70.

[106] Табурно И. Правда о войне. СПб., 1905. С. 1–2.

[107] Куропаткин А.Н. Русско-японская война, 1904 – 1905: Итоги войны. СПб., 2002. С. 238.

[108] Куропаткин А.Н. Русско-японская война, 1904 – 1905: Итоги войны. СПб., 2002. С. 392.

[109] Многоточие документа.

[110] К солдатам // Ф. 468. Оп. 1. Д. 450а. Л. 302.

[111] К солдатам // Ф. 468. Оп. 1. Д. 450а. Л. 302 об.

[112] «Опять мобилизация!», две листовки «Ко всем солдатам», «К новобранцам», «Правда о войне», «Правда для солдат», «Солдатская памятка», «Царская служба».

[113] Гришина Н.В. Психология конфликта. СПб., 2000. С. 102.

[114] Поиск детерминат психологических явлений в ситуации, контексте, особенностях внешних факторов.

[115] Конфликт из-за социальных установок групп.

[116] Гришина Н.В. Психология конфликта. СПб., 2000. С. 102.

[117] «Относительная депривация» – оценка положения своей группы как более плохого по сравнению с другими группами, а, следовательно, враждебность по отношению к любому представителю группы в чем-то лучшей.

[118] Агрессивное поведение: социальная норма или социальная патология? // ihtik.lib.ru

[119] Фрустрация – психологическое состояние, возникает в ситуации разочарования, неосуществления какой-либо значимой для человека цели, потребности. Проявляется в гнетущем напряжении, тревожности, чувстве безысходности. Реакцией на фрустрацию может быть уход в мир грез и фантазий, агрессивность в поведении и т.п.

[120] Лебедев В.И. Личность в экстремальных условиях. М., 1989.

[121] Шели Дж.Ф. Краткое введение в криминологию // Криминология / Под ред. Дж. Ф. Шели / Пер. с англ. – СПб., 2003. С. 45.

[122] Попков Ю.В, Тюгашев Е.А., Попкова Т.В. Социальная самоорганизация и общественное опасное поведение (криминология в свете синергетики) // ihtik.lib.ru

[123] Алексушин Г. Между революционным террором и доморощенным мздоимством // Самара. Журнал столицы региона. 2002. Октябрь. С.50.

[124] Календарь и памятная книжка Самарской губернии на 1902 год. Самара, 1901. С. 190.

[125] Алексушин Г. Между революционным террором… С. 51.

[126] Демидова И., Демидов А. Вездесущие стражи порядка // Волжская коммуна. 1996. 7 августа. С. 3.

[127] Демидова И., Демидов А. Мелодии старой Самары. Самара, 1992. С. 57.

[128] ГАСО. Ф. 465. Оп. 1. Д. 1637. Л.66, 73.

[129] ГАСО. Ф. 465. Оп. 1. Д. 1637. Л. 74.

[130] ГАСО. Ф. 465. Оп. 1. Д. 1637. Л. 74.

[131] ГАСО. Ф. 465. Оп. 1. Д. 1543. Л. 78.

[132] Демидова И. Демидов А. К чему был приставлен пристав? // Самарские известия. № 89. 16 мая. 1997. С. 7.

[133] Демидова И. Демидов А. Вездесущие стражи порядка…С. 5.

[134] Спиридович А. Записки жандарма. М., 1991. С. 91.

[135] Федоринов Е. От царя до президента // Волжская коммуна. 2002. 6 сентября. С. 5.

[136] Семенов Е. Поведай биографию, самарский дядя Степа // Будни. 1999. 10 ноября. С. 6.

[137] Самарская летопись. Очерки истории Самарского края с древнейших времен до начала ХХ века. В двух книгах. Книга вторая. М., 1993. С. 120.

[138] Бажанов Е. А. Преступный мир старой Самары // Бажанов Е. А. Вольный город пионеров дикого поля. Самара, 1995. С. 201.

[139] Гельвеций К.А. Об уме // Гельвеций К.А. Сочинения. В 2-х т. М., 1973. Т. 1. С. 437.

²Дидро Д. Последовательное опровержение книги Гельвеция «О человеке» // Дидро Д. Сочинения. В 2-х т. М., 1991. Т. 2. С. 450.

[141] Дидро Д. Последовательное опровержение книги Гельвеция… С. 450.

[142] Гельвеций К.А. Мысли и размышления // Гельвеций К.А. Сочинения. Т. 2. С. 591.

[143] Гольбах П.А. Естественная политика, или беседы об истинных принципах управления // Гольбах П.А. Избранные сочинения. В 2-х т. М., 1963. Т. 2. С. 389 -390.

[144] Руссо Ж.-Ж. Об Общественном договоре, или принципы политического права // Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М.,

1969. С. 179-180.

[145] Монтескье Ш. О духе законов // Монтескье Ш. Избранные произведения. М., 1955. С. 192.

[146] Мабли Г.Б. Об изучении истории // Мабли Г.Б. Об изучении истории. О том, как писать историю. М., 1993. С. 135.

[147] Мабли Г.Б. Об изучении истории // Мабли Г.Б. Об изучении истории. О том, как писать историю. М., 1993. С. 133.

[148] Вольтер. Статьи из «Философского словаря» // Вольтер. Философские сочинения. М., 1988. С. 682.

[149] Der kleine Pauly. Lexikon der Antike. Stuttgart, 1964. S. 293.

[150] Зайцев А. И. Греческая религия и мифология. С. 65. Возможно отождествление минойской владычицы зверей также с Кибелой на основании имеющегося изображения владычицы зверей с характерными для культа малоазиатской матери богов львами.

[151] Hanfmann G. M. A. Archaeology in Homeric Asia Minor // AJA. Vol. 52. 1948. № 1. Р. 137; Akurgal E. The Early Period and the Golden Age of Ionia // AJA. Vol. 66. 1962. № 4. Р. 369–70; Яйленко В. П. Архаическая Греция //Античная Греция. Т. 1. М., 1983. С. 128; Hanfmann G. M. A. Ionia, Leader or Follower // HSCPh. Vol. 61. 1953. Р. 1–6; Борухович В. Г. Ахейцы в Малой Азии // ВДИ. 1964. № 3. С. 91; Латышев В. В. Очерк греческих древностей. СПб., 1897–1899. С. 47–48; Грант М. Греческий мир в доклассическую эпоху. М., 1998. С. 189.

[152] Лосев А. Ф. Античная мифология в ее историческом развитии. М., 1957. С. 269–270); Лосев А. Ф. Аполлон // Мифы народов мира. Т. I. М., 1980. С. 94; Nilsson M. P. Geschihte der Griechischen Religion. Вd. 1. München, 1955. S. 537: он трактует один из распространенных эпитетов Аполлона «λύκειος» как «ликийский», но, как верно замечает А. И. Зайцев, данное прозвище не должно объясняться настолько прямолинейно, тем более переводом «λύκειος» является эпитет «волчий» (Зайцев. Указ. соч. С. 172), а «ликийский» – «λύκιος» (или еще возможен перевод «ликиец», «житель Ликии»). Тем более такой перевод вероятен, так как Аполонна–волкоубийцу упоминают Эсхил и Софокл (Aesch. Septem contra Thebas. 145; Soph. Electra. 6); Лурье С. Я. Язык и культура микенской Греции. М.; Л., 1957. С. 290; эфесцы cчитали, что Аполлон родился в соседней с Эфесом Ортигии (Тацит. Анналы. III. 61)

[153] О ее ликийском происхождении пишут, Лосев А. Ф. и Тахо–Годи А. А. Боги и герои Древней Греции. М., 2002. С. 124 (ее имя связывается с ликийским lada, что означает «жена», «мать»); Roscher W. H. Ausführung Lexikon der Griechischen und Römischen Mythologie. B. II. Leipzig, 1884–1890. S. 1961.

[155] Smith J. O. The high priests of temple of Artemis at Ephesus // Cybele, Attis and related cults: essays in memory of M. J. Vermaseren. Leiden, 1996. P. 322; Грейвс Р. Мифы древней Греции. М., 1992. С. 40–41. Он пишет о том, что первоначально Артемида была оргиастической богиней и имела в качестве священной птицы похотливую перепелку.

[156] Losch R. R. The Uttermost Part of the Earth: A Guide to places in the Bible. Grand Rapids, 2005. P. 89; Grimal P. The Dictionary of Classical Mythology. NY, 1986. P. 41.

[157] Словарь античности / под ред. Кузищина В. И. М., 1989. С. 670.

[158] Grimes J. Y. Sex in Ancient World from A to Z. NY, 2005. P. 7.

[160] Лосев. Античная мифология. С. 68.

[161] Завьялова В. П. Каллимах. Гимн «К Артемиде». М., 2002. С. 99.

[162] Лосев. Античная мифология. С. 64. он утверждает, что во Фригии она же почиталась в окружении юного бога Аттиса и называлась Кибелой, в Сирии ее называли Афродитой; Burkert W., Raqffan J. Greek Religion: Archaic and Classical. L., 1985. P. 149.

[163] Страбон сообщает, что в его время уже не все эти обычаи соблюдаются (Strabo. XIV. I. 23).

[164] Anagnostou-Laoutides E. Eros and Ritual in ancient Literature: singing of Atalanta, Daphnis and Orpheus // Gordian Dissertations. Classic vol. 3. Piscataway, 2005. P. 34.

[165] Лихт Г. Сексуальная жизнь в Древней Греции. М., 1995. С. 133; Baugh S. M. Cult Prostitution In New Testament Ephesus: A Reappraisal // Journal of the Evangelical Theological Society 42.3 (1999). Р. 444–445.

[166] См. об этом: Фадеева И. Л. Официальные доктрины в идеологии и политике Османской империи XIX – начала XX в. М., 1985. С. 130 - 200.

[167] Илинденско - Преображенско въстание 1903. Хронология. София, 1983. С. 144.

[168] Реформы в Македонии. Дипломатическая переписка. 1903-1905 гг. СПб., 1906. С. 16.

[169] Архив внешней политики Российской империи (далее – АВПРИ). Ф. 151. Политархив. Оп. 482. 1903. Д. 2719. Ч. I. Л. 38 об.

[170] АВПРИ. Ф. 180. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. 1909. Д. 2869. Л. 131 об.

[171] Реформы в Македонии… С. 17 – 18.

[172] Русский вестник. 1903. №4. С. 824.

[173] Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII – начало XX века. М., 1978. С. 300.

[174] Виноградов К. Б. Боснийский кризис 1908 - 1909 гг. Пролог первой мировой войны. Л., 1964. С. 47.

[175] Bridge F. R. From Sadowa to Sarajevo. The foreign policy of Austria-Hungary, 1866-1914. London, 1972. P. 298.

[176] Sowards S. W. Austria’s policy of Macedonian reform. N. Y., 1989. P. 83.

[177] АВПРИ. Ф. 151. Политархив. Оп. 482. 1908. Д. 2677. Л. 1.

[178] Пантев А. Англия и реформената акция в европейска Турция (1895 – 1903) // Исторически преглед. 1971. Кн. 6. С. 30.

[179] Бестужев И. В. Борьба в России по вопросам внешней политики. 1906 – 1910 гг. М., 1961. С. 184 – 185.

[180] АВПРИ. Ф. 151. Политархив. Оп. 482. 1908. Д. 2679. Л. 29.

[181] Тодоровски Г. Реформите на големите европски сили во Македониjа (1829-1909). Т. 3. Скопje, 1981. С. 333.

[182] АВПРИ. Ф. 180. Посольство в Константинополе. Оп. 517/2. 1908. Д. 2868. Л. 207 об.

[183] Хайдеггер М. Наука и осмысление // Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. Пер. с нем. / Составл., переводы, встп. статья, примеч. А. В. Михайлова. М., 1993. С. 92.

[184] Хайдеггер М. Наука и осмысление… С. 92.

[185] Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. Пер. с нем., общ. ред. и вступ. ст. Б. Н. Бессонова. М., 1988. С. 522.

[186] Гадамер Х.-Г. Истина и метод… С. 522-523.

[187] Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. Пер. с нем., общ. ред. и вступ. ст. Б. Н. Бессонова. М., 1988. С. 523.

[188] Здесь уместно вспомнить метафору дарвиновского естественного отбора, которую Поппер и Кун использовали для прояснения сущности науки. Наука – это не "естественный процесс", история науки ничего общего не имеет с "естественным процессом эволюции". Наука – это дело человека, Научное познание происходит в человеческом мире и принципиально не может выйти за "границы" этого мира. Наука – не естественный процесс, но реализующийся проект. Этот научный проект осуществляется силами "научного сообщества". То, что принято называть "историей науки" – не что иное, как момент бытия этого научного сообщества.

[189] Видимо, именно это имел в виду Гадамер, когда писал, что "свершение не есть наше действие, но деяние самого дела" (Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. Пер. с нем., общ. ред. и вступ. ст. Б. Н. Бессонова. М., 1988. С. 536).

[190] Хайдеггер М. Наука и осмысление // Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. Пер. с нем. / Составл., переводы, вступ. статья, примеч. А. В. Михайлова. М., 1993.

[192] Хайдеггер М. Наука и осмысление // Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. Пер. с нем. / Составл., переводы, встп. статья, примеч. А. В. Михайлова. М., 1993.

[194] Хайдеггер М. Наука и осмысление // Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. Пер. с нем. / Составл., переводы, встп. статья, примеч. А. В. Михайлова. М., 1993.

[195] Не только научного познания в целом, но и всякой научной дисциплины и даже всякой научной теории. Не только наука вообще, но и всякая научная дисциплина и всякая научная теория может быть понята в качестве производного модуса исходного и конститутивного для бытия-в-мире говорения. Разумеется, для самого учёного наука и научная теория (язык науки, язык научной теории) всегда будет только средством познания или действия. И это не какая-то случайность, не какое-то "заблуждение" учёных, не какой-то "самообман". В таком положении дел проявляется само существо науки и научного познания.

[196] На этот вопрос мы уже частично ответили, сказав о том, что наука имеет дело с сущим в модусе в-себе-бытия.

[197] Бейтс Б. Пропедевтика внутренних болезней. М., 2003. С. 637.

[198] Казначеев В.П. Парадоксы клинического мышления // Бюллетень сибирской медицины. 2003. № 1. С. 9-13.

[199] Хурса Р. В. О клиническом мышлении и преподавании клинических дисциплин // Белорусский медицинский журнал, 2004. № 8.

С. 3.

[200] См.: Борисов С. В. «Человек философствующий»: исследование современных моделей философской пропедевтики. М., 2005.

[201] Хрусталев Ю.М., Царегородцев Г.И. Философия науки и медицина. М., 2005. С. 382-391.

[202] Томалинцев В.Н. Человек в XXI веке: Поиск грани творчества и экстремизма. СПб., 2003.

С. 38.

[204] См., подробнее: Ritzer G. Donaldization of Society. Thousands Oaks: Pine Forge Press, 1996.

[205] Цит. по: Merton R.K. Social Theory and Social Structure. N-Y: Free Press, 1968. P. 475.

[206] См., подробнее: Sztompka P. Year 1989 as a Cultural and Civilizational Break // Communist and Post-Communist Studies. 1996. V.29. №2. P. 115-129.

[207] См., подробнее: Sztompka P. Civilizational Incompetence: the Trap of Post-Communist Societies // Zeitchrift fur Soziologie. 1993. H.2, apr. S.85-95.

[208] См., подробнее: Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс // Психология масс. Самара: Издательский дом «Бахрах», 1998.

[209] См., подробнее: Sztompka P. Trust: A Sociological Theory. Cambridge University Press, 1999.

[210] См., подробнее: Wilkinson I. Anxiety in Risk Society. London: Routledge, 2001.

[211] Канетти Э. Масса // Психология масс. Самара: Издательский дом «Бахрах», 1998. С. 327-329.

[212] См., подробнее: Thompson K. Moral Panics. London: Routledge, 1998.

[213] Бурдье П. Социология политики. Пер. с фр./Сост., общ. ред. и предисл. Н.А.Шматко, М.: Socio-Logos, 1993.С. 271

[214] Засурский И. Массмедиа Второй республики. – М., 1999. С. 67.

[215] Соловьев А.И. Политология: Политическая теория, политические технологии: Учебник для студентов вузов. – М., 2001. С 67.

[216] Соловьев А.И. Политология: Политическая теория, политические технологии: Учебник для студентов вузов. – М., 2001. С. 59

[217] Массовая коммуникация в формировании современного социокультурного пространства // Социологические исследования. 2000. №8. С. 26

[218] Хлудов И. Все в сад! Политкорректность выходит из моды// Yтро.ru. – 17 ноября 2005, № 321. – http://www.utro.ru/articles/2005/11/17/495920.shtml.

[219] Крупнов В.Н. Практикум по переводу с английского языка на русский: Учеб. пособие для вузов. – М.: Высшая школа, 2005. – С. 92.

[220] Комиссаров В.Н. Теория перевода (лингвистические аспекты): Учеб. для ин-тов и фак. иностр. яз. - М.: Высш. шк., 1990. – С. 172.

[221] Казакова Т.А. Практические основы перевода. English – Russian. Учебное пособие. – СПб.: Издательство «Союз», 2004. – С. 93.

[222] Holder R.W. How Not to Say What You Mean: A Dictionary of Euphemisms. – Oxford University Press, 2002. – P. 427.

[223] Гребенка Е.П. Полн. собр. соч.: В 10 т. СПб., 1902. Т. 1. С. 28.

[224] Гребенка Е.П. Полн. собр. соч.: В 10 т. СПб., 1902. Т. 2. С. 70.

[227] Гребенка Е.П. Полн. собр. соч.: В 10 т. СПб., 1902. Т. 10. С. 3.

[228] Гребенка Е.П. Полн. собр. соч.: В 10 т. СПб., 1902. Т. 10. С. 25.

[230] Гребенка Е.П. Полн. собр. соч.: В 10 т. СПб., 1902. Т. 3. С. 3.

[231] Гребенка Е.П. Полн. собр. соч.: В 10 т. СПб., 1902. Т. 4. С. 146.

[232] Гребенка Е.П. Полн. собр. соч.: В 10 т. СПб., 1902. Т. 10. С. 29.

[235] Здесь можно провести параллель с гоголевской повестью «Записки сумасшедшего». Характерна датировка одной из записей дневника главного героя, именуемого Поприщиным (но, возможно, таковым не являющимся), – 86 мартобря, отражающая совмещение в сознании героя двух разных времен годового круга – весны и осени. С помощью «бря-элемента» Гоголь включает осень в годовой круг как некое постоянство, возводя ее, таким образом, в степень «неограниченной бесконечности». Гоголевский герой не путает числа, а запутывается в них. Его дата – не число в рамках реального времени, а запредельное число этого времени (как следствие временного замешательства). Открывая «Записки» октябрем 3-го числа, гоголевский герой постепенно запутывается в годовом круге. «Бря-элемент» оказывается у Гоголя организующим звеном всего годового круга. Так Гоголь показывает несоответствие действительности идеальной «формуле времени» (календарю): дата неспособна на фиксацию природного времени, так как оно не может быть выражено простой, календарной, «формулой».

[236] Гребёнка Е.П. Избранные произведения. Киев: Радянський письменник, 1954. С. 221.

[237] Беляев С.В., Терехина О.В. Письменная научно-творческая работа учащегося по истории. Самара: СИПКРО. 2004; Бузова О.В. и пр. Научно-творческая работа учащихся. Самара: Инсома-пресс. 2002.

[238] Беляев С.В., Терехина О.В. Письменная научно-творческая работа учащегося по истории. Самара: СИПКРО. 2004; Бузова О.В. и пр. Научно-творческая работа учащихся. Самара: Инсома-пресс. 2002.